Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Где густые краски полей Кабульского оазиса?!

Посевы здесь как бы выцвели под знойным солнцем, притуманенным лёссовой пылью. Даже кустики верблюжьей колючки здесь покрыты бледно-желтыми, даже палевыми цветами, теряющимися на фоне окружающего песка. Резкий контраст со Средней Азией и Афганистаном, где верблюжья колючка окроплена яркими, кровавыми капельками мелких цветков!

20 июля 1929 г., В.Е.Писареву: «Пишу из плена Кашгарского. Добрались хорошо, принялись за дело, но дальше Кашгарского оазиса китайцы не пускают. Песня поется обычная. Надо запросить “центр”. Центр оказался в Урумчи. Телеграммы туда идут 2 недели. Подожду еще 5 дней. И, если не выйдет с разрешением выехать на с[еверо]-в[осток] в Уч-Турфан, снова еду на Иркиштан, на Памиры, как мне ни неприятно. Кашгарский оазис, а по существу и вся Кашгария, по существу ясны. К некоторому удивлению, Гималаи, Памиры и пустыня Такла-Макан оказались действительно могущественными барьерами для культурных растений. Состав культур и сортов здесь, у северного подножья Гималаев, чрезвычайно убог. Пшеница, которая у южных подножьев Гималаев представлена сотней разновидностей, здесь так однородна, словно ее стандартизировали. <���…> Исчезли горох, чечевица. Нет ни одного колоса ржи в пшенице (озимой и яровой). Словом, профильтровались целые культуры, виды и, конечно, сорта. Царство изумительных рецессивов. Словом, схемы центров [происхождения] оказались более точными, чем даже смел думать» [439].

Горные хребты оказались непреодолимыми не только для доминантных форм растений. За хребтами остались основные болезни азиатских народов. Трахомы, сыпного и возвратного тифа, малярии, рожистого воспаления, холеры, дифтерии – этих болезней, преследующих жителей Юго-Западной Азии, в благословенном Синьцзяне не было!

Своеобразие Кашгарского оазиса и, по-видимому, всего Синьцзяна определялось не только тем, что в нем обособились крайние рецессивы растений, проникших из Передней и Юго-Западной Азии. В этом, кстати, было сходство с Хорезмским оазисом, в низовьях Амударьи в Туркестане. Но здесь уже было заметно влияние древней китайской культуры.

26 июля 1929 г., Е.В.Вульфу: «Привет из Такла-Макан. Свидетельствую о том, что географические барьеры (Памир, Гималаи) сильнее, чем мы, культуристы, могли подозревать. Культурная флора Центральной Азии – жидкий фильтрат того, что просочилось через Гималаи, Памиры, с придатком кое-какой китайщины. Направляю большой материал по эфиромасличным» [440].

Вавилов подметил поразительное соответствие, ярко иллюстрировавшее его ключевую мысль, что культура поля идет рука об руку с культурой человека. Полеводством в Синьцзяне заняты туркмены, киргизы, кашгарлыки, то есть этнические группы, исторически связанные со Средней Азией; оттуда же пришли и полевые культуры. А огородничеством заняты в основном китайцы. И растения они выращивают типично китайские!..

Путешественники собрали семена стеблевого китайского салата уйсуна; клубни диоскореи, которые при посадке закапывают на метровую глубину; различные формы мелкого лука – выходца из Юго-Восточного Китая; гигантские огурцы; бобовое растение вигну; китайскую капусту, редьку, похожую на плоды граната.

Огороды тщательно возделаны, между грядками ровные дорожки – чувствуется тысячелетняя культура Китая. Но здесь лишь ее охвостья. «Остался Великий Кит Китай» [441]. Туда, на восток, к сердцу китайской культуры, теперь были устремлены помыслы Вавилова. Но, увы, путь россиянам туда был заказан: власти не разрешали. Даже Синьцзян был пока доступен лишь малой долей. Они оставались пленниками Кашгарии, так как «центр» не отвечал.

На базарах Вавилов купил образцы различных сортов китайского чая – душистого, зеленого, черного. Его предстояло исследовать на содержание витамина С и других полезных веществ.

На задворках китайских улиц путники видели лавки гробов. С двадцатипятилетнего возраста китаец готовится к смерти и, прежде всего, приобретает гроб из толстых дубовых досок. Художники расписывают его снаружи и изнутри, изображая «всю повесть жизни». «Постепенно подготовив себе вечное упокоение, китаец начинает пребывать в нем известный период, свыкаться» [442].

Посылая подарок, китаец заворачивает его в красную бумагу. Это цвет радости, веселья, почета. Визитные карточки китайских чиновников тоже на красной бумаге, а размер карточки соответствует посту владельца: чем выше пост, тем больше карточка. У губернатора она достигает размера с лист писчей бумаги.

«В соответствии с этим правилом, – с юмором вспоминал Вавилов, – нам пришлось изготовить карточки, хотя и не столь объемистые, но все же превышающие обычные европейские нормы».

Стремясь познакомиться не только с фасадом китайской жизни, но и с изнанкой, Вавилов проник в запретные для европейца опийные трущобы – мрачные улицы в самом центре города. Здесь, в сотнях глинобитных домишек, на полу расстелены циновки; на них, в голубоватой одуряющей дымке, лежат курильщики опиума. Это глубоко больные люди – бледные, расслабленные, неподвижные, с затуманенными глазами.

Китайские власти давно объявили миру, что с курением опиума в стране покончено. Но никакой борьбы с этим злом не велось. Слишком большой доход приносили местным чиновникам «подарки» содержателей притонов.

Посещение русскими путешественниками запретного района притонов было засечено властями. Не исключено, что благодаря именно этому было, наконец, получено из «центра» разрешение на поездку. Перед тем как двинуться дальше, Николай Иванович купил для музея курительный прибор и образцы опиума. Но за ними послали погоню. Курительный прибор и половину образцов опиума пришлось отдать. Однако, покидая Китай, Вавилов сумел купить образцы опиума у таможенного чиновника.

До Урумчи («длинный пустынный путь – около 1200 верст») путешественники прошли вместе, но затем Вавилов разделил караван, чтобы охватить весь Западный Китай. Попова он намеривался направить на север, к горам Тянь-Шаня, чтобы затем тот вернулся в Туркестан, а себе оставлял наитруднейший и более длинный путь – через пустыню Такла-Макан: «Когда еще доберемся до Китая, пусть будет кончена хотя бы ⅕ часть <���…>. Буду надеяться, что в плен меня китайцы не возьмут и как-нибудь доберусь до Семиречья».

Но Попов проявил «норов»: ни за что не хотел уступить более трудный маршрут. Как начальник экспедиции,

Вавилов, конечно, мог приказать, но такие отношения с коллегами были не в его духе. Решали спор жребием, труднейший путь достался Попову. В августовский зной ему предстояло одолеть одну из самых горячих пустынь мира.