Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Это из письма жене от 4 ноября, написанного уже на пароходе, по пути на Тайвань (тогда его чаще называли Формозой – островом чудес, который тоже был японской колонией): «Там субтропики и тропики. Надо видеть. Теперь уже дело ясное – мир надо весь видеть, во что бы то ни стало. Тем более это быстро – вся Формоза с дорогой 2 недели, а то и меньше. Чай, камфара, бананы, апельсины, сахарный тростник.

Я знаю, что за мной бюджетные комиссии, сессии, но life is short [жизнь коротка]. И для дела надо видеть. Горизонты во всяком разе стали шире. Но еще шире и горизонты неизведанного. Надо браться за Ю.-В. Азию. Обдумываю 2[-е] изд[ание] Центров. Если бы всё бросить и ими одними [заняться], вышло бы большое дело. Попытаемся. <���…> Словом, поездка идет продуктивно и полезно, более, чем в Западный] Китай. Да и путешествовать тут, конечно, очень удобно. Живут они лучше нас. Это факт».

«Тайвань является, конечно, чисто китайским островом, – объяснял Вавилов в, “Пяти континентах” значение этой поездки. – Из 4 миллионов населения 90 % составляют китайцы. Островное положение сохранило здесь в почти нетронутом виде земледельческую культуру Китая, и поэтому посещение острова представляло для нас особенно большой интерес» [448].

На базаре в Тайнане, в лекарственном ряду, Вавилов закупил образцы сотен неизвестных науке лекарственных растений – «всю китайскую медицину».

Вместе с профессором Тайнаньского университета доктором Танака он отправился вглубь острова. Здесь, в специальных резервациях, сохранились аборигенные малайские племена, за которыми укрепилась зловещая слава «охотников за черепами». Малайцы ютились в шалашах, поднятых на сваях для защиты от зверей и насекомых и прикрытых деревянными зонтиками – от дождя.

Малайцы не знали земледелия. Их занятие – сбор диких плодов и охота. Селения расположены в лесах, где в изобилии растут дикие яблони, груши. Особенно Вавилова заинтересовали заросли камфарного дерева: Тайвань – родина камфары. Камфарное дерево нельзя было считать культурным растением: его не возделывали, а только эксплуатировали.

Спустившись с гор, путешественники направились в провинцию Ката – на опытную тропическую станцию. Здесь ученые пытались ввести в культуру ценные технические растения. Вавилов обследовал плантации каучуконосов, мангового дерева, мангустана. Изучал коллекцию тропических цитрусовых, отличавшихся гигантскими плодами – с человеческую голову. Здесь же велась селекция сладкого картофеля – батата. Горсть семян, привезенных Вавиловым, послужила основой для выведения на Сухумской опытной станции ценных сортов, пригодных для субтропиков Кавказа. Здесь же Вавилов запасся образцами дикого и культурного чая. Особенно богатый «урожай» он собрал в огородах узкой прибрежной полосы: около ста пятидесяти неизвестных науке овощных культур.

Исследование Западного Китая и Дальнего Востока, Японии, Кореи, Тайваня привели Вавилова «к глубочайшему убеждению, что Восточная Азия есть ключ к разгадке многих загадок и по полевым, и по огородным, и плодовым растениям. Интерес ее гораздо больший, чем до сих пор мы думали. Формоза прибрежная – это старый Китай с китайским населением, и даже на этом обрывке Китая можно было видеть всё могущество Центрального и Восточного Китая как формообразовательных областей» [449].

На очереди были Центральный и Восточный Китай, но китайская граница снова была на замке. Пришлось довольствоваться сотрудничеством с русским эмигрантом Б.В.Скворцовым – жителем Харбина. Он прислал толковую статью, Николай Иванович напечатал ее в «Трудах по прикладной ботанике», а автору написал: «Надо всерьез и надолго приниматься за это большое дело [изучение культурных растений Восточного и Центрального Китая], которое должны выполнить русские исследователи. Вот к этому делу мы и хотим просить Вас примкнуть в авангарде» [450].

Обобщая исследования материалов, собранных в Синьцзяне, Японии и ее колониях, Вавилов пришел к выводу «о полном своеобразии этой великой культуры, о совершенно уникальном составе культурных растений, об оригинальных агротехнических навыках, о полной самостоятельности древнего восточноазиатского земледельческого очага, построившего свое сельское хозяйство на самостоятельных видах и родах растений», «в одомашнении здесь свиньи, курицы, шелковичного червя, золотой рыбки, воскового червя» [451].

Теория центров происхождения снова была подтверждена и обогатилась новыми, уточняющими материалами.

Из дальневосточной экспедиции Вавилов, по его словам, «возвращался с удовольствием». Прибыл в Ленинград 22 декабря 1929 года.

И ощутил, что попал в другую страну.

Перемены, произошедшие за время его путешествия, были разительными. При его неиссякаемом оптимизме ему представлялось, что, в общем, эти перемены – к лучшему. Настроение у него было, как всегда, боевое, бодрое, приподнятое. Оснований для этого было достаточно. Две недели спустя он писал в Калифорнию Карпеченко: «Жизнь здесь идет бурно. Сегодня открыли всесоюзные курсы по селекции, генетике и сортоводству. 200 человек курсантов со всех концов советской земли. <���…> Вышла монография “Овсюги”. Ею А.И.Мальцев обеспечил себе бессмертие. Книга, которой можем гордиться. Вышел том по плодоводству, посвященный дикарям Кавказа, Средней Азии и Дальнего Востока. Можете его рекомендовать кому угодно. Весь полон оригинального материала. С печатанием дело идет хорошо. Народ весь дружно трудится, пишет монографии, приводит в порядок земной шар. Даже плодоводы, и те наладились. Вышел “Бородинский том”. Там очень важные статьи Кулешова о кукурузе, мировая география. Посоветуйте камрадам Америки посмотреть, весьма невредно. Там же много нового по ячменям, моркови, физиологии и прочему. Том хороший. Там напечатана и Ваша статья с Сорокиной» [452].

Главной новостью, безмерно обрадовавшей Николая Ивановича, было то, что его ходатайство о предоставлении дополнительных помещений Институту прикладной ботаники, направленное в Совнарком еще до путешествия, было удовлетворено. На Морской, 44, куда Вавилов перевез всё имущество Отдела в 1920 году (теперь это была улица Герцена, 44), давно уже стало тесно, негде было повернуться. И вот Институту выделили еще один дворец, Строгановский, на углу Набережной Мойки и Невского проспекта. «Это первое серьезное расширение Института, которое на несколько лет нас устраивает. К осени переберемся» [453].

Общие перемены в стране, связанные с коллективизацией сельского хозяйства, Вавилову тоже представлялись в радужном свете. Доходили, конечно, слухи о перегибах на местах, где иные коллективизаторы усердствовали не по разуму, но это уж как водится. Он верил, что перегибщиков приструнят, введут в нужное русло, а общее направление перемен ему импонировало. Крупные хозяйства легче механизировать, в них легче организовать работу на научной основе, планомерно вводить правильные севообороты, новые культуры, лучшие сорта. «Веруем и исповедуем, что жизнь построим невзирая ни на что. Темп начинается по линии тракторизации, освоения площадей. [Темп] таков, что, пожалуй, и скептики скоро начнут верить. Трудностей до черта, но всё в движении <���…>. Хотя ясно, как апельсин, без швабры, зеленого мыла и песка не обойдешься» [454].