Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

…Получив Заключение Комиссии РКИ с резолюцией Вернемичева о неблагополучии в ВИРе и в работе академика Вавилова, член Политбюро и секретарь ЦК партии Л.М.Каганович не мог не доложить о том генсеку Сталину…

В конце февраля 1933 года Вавилов вернулся в Ленинград. Обстановку, сложившуюся в Институте за время его отсутствия, почувствовал сразу. Клещи на горле ВИРа продолжали сжиматься.

На этом фоне удивителен тон его писем, направлявшихся в разные концы мира коллегам и в различные советские инстанции. Они, как всегда, деловиты, конкретны, в них клокочет энергия.

В Президиум Академии наук он направил Докладную записку о необходимости преобразовать Лабораторию генетики, унаследованную им от Ю.А.Филипченко, в Научно-исследовательский институт.

В коллегию НКЗ П.Т.Зубареву, возглавлявшему семеноводство, написал о сортах картофеля, выведенных заполярной станицей, которые надо размножать и вводить в практику: «В этой работе заинтересован весь Крайний Север наш, который, как Вы знаете, беспределен. Для того, чтобы это дело сдвинулось с мертвой точки, для того, чтобы перейти действительно к быстрому размножению ценнейшего материала, к быстрому введению практической селекции, нужна помощь от Вас. Нужна помощь на строительство подвалов для хранения семенного материала, нужна помощь на развертывание работы. Всё это примерно укладывается в 70 тысяч руб.» [565].

Николай Иванович пишет в Германию Н.В.Тимофееву-Ресовскому, предлагая место в Институте генетики, о чем у них, видимо, был предварительный разговор в Итаке во время съезда генетиков или в Берлине, где Николай Иванович останавливался на обратном пути.

Он запрашивает Сапегина, не передумал ли тот перейти заместителем директора в новый Институт.

После того, как в Селекционно-генетический институт в Одессе, созданный Сапегиным, был внедрен молодой, напористый и особо обласканный властями агроном Т.Д.Лысенко, директору там стало неуютно. Он захотел перейти к Вавилову. Теперь такая возможность появилась, и Николай Иванович просил Сапегина подтвердить свое намерение.

Это письмо датировано 6 апреля, хотя Вавилов вернулся еще 26 февраля. Задержку он объяснял тем, что на него «свалилась гора событий изумительных, выбыло 20 человек из строя начиная с Г.А.Левитского, Максимова, Писарева и т. д., и чем дело кончится, пока ни для кого не ясно. Всё это осложнило чрезвычайно обстановку» [566].

Что значит – выбыло 20 человек из строя , – объяснять не было надобности: Сапегин сам выбыл из строя два года назад, по делу ТКП, но ему сказочно повезло: его выпустили и даже позволили вернуться в строй на прежнее место. Когда Николай Иванович писал из Берлина Шаповалову, что «многие специалисты пострадали зря», он имел в виду таких, как Сапегин. Теперь такая же участь постигла многих ведущих сотрудников ВИРа.

Молодой ученый Юлий Керкис был выходцем из Киева. Еще школьником стал заниматься в школе молодого зоолога, организованной Ф.Г.Добржанским при политехническом институте. По совету Добржанского поступил в Ленинградский университет, выполнил под его руководством первые исследования по эволюционной генетике. После отъезда Добржанского в США стал ближайшим сотрудником Филиппенко, а после его внезапной смерти оказался под крылом Вавилова.

Керкис был женат на дочери профессора Военно-медицинской академии А.А.Заварзина. С ними жила его мать. В июне 1933 года она умирала от рака печени. Вавилов разрешил ему работать дома, чтобы не отлучаться от больной.

21 июня в квартире раздался телефонный звонок. Подняв трубку, Керкис услышал вежливый мужской голос. Собеседник извинился, что потревожил в столь трудное время, но сказал, что звонит по неотложному делу. Просил срочно приехать в Большой дом на Литейном проспекте. Его привезут и отвезут на автомобиле, задержат очень недолго.

Большим домом в Ленинграде называли новое здание ОГПУ, весьма внушительное по размеру и виду. Собеседник предупредил, что никто не должен знать об их разговоре.

Юлий не успел опомниться, как уже звонили в дверь: за ним пришла машина.

В ОГПУ Керкиса встретили очень приветливо. Пригласили на завтрак, но он просил сразу перейти к делу, чтобы поскорее вернуться к больной матери. Гэпэушник сказал, что знает Керкиса как молодого и преданного советской власти ученого. В лаборатории генетики, где он работает, часто бывают иностранцы. Его просят сообщать об их настроениях и разговорах. Уходя, он должен был подписать бумагу о неразглашении и о том, что предупрежден «об ответственности за нарушение этой подписи» [567].

Вернувшись из Большого дома , Керкис по секрету рассказал о происшедшем жене. Потом ее отцу А.А.Заварзину. Потом Вавилову.

«И тот, и другой, совершенно независимо друг от друга, сказали мне, что это дело обычное, а Николай Иванович даже рассмеялся и сказал: “Ну вот, и ты, брат, попался на крючок”. <���…> Николай Иванович “успокоил” меня тем, что в такой переплет попадает очень много людей и что к этому надо относиться возможно спокойнее» [568].

Так что Керкис был лишь одним из многих в окружении Вавилова, кто попался на крючок.

Цитогенетик Елена Карловна Эмме работала в ВИРе, дружила с Еленой Ивановной, бывала у Вавиловых дома. Она свободно владела английским, немецким, французским и шведским языками. Когда в ВИРе бывали иностранные гости, она помогала их принимать. Общалась с иностранцами и за пределами ВИРа: с послами, консулами. Судя по показаниям Н.И.Вавилова (вынужденным, их адекватность под вопросом), он предостерегал ее от таких контактов, но она говорила, что о них знают в НКВД.

Она попала на крючок раньше Керкиса, еще в 1931-м, и сразу рассказала об этом Вавилову. Николай Иванович продолжал ей доверять, и не ошибся. «Компромата» она не поставляла.

В 1936 году она перешла в московский НИИ картофельного хозяйства, но это ее не уберегло. Взяли ее 1941-м, дата смерти – 1942-й. Полагают, что в заключении она покончила с собой…

Когда Керкис спросил Николая Ивановича, чего ему опасаться и чего ожидать, то оказалось, что о том, как ОГПУ работает с попавшими на крючок , Вавилов был неплохо осведомлен. Он сказал, что Керкиса будут время от времени вызывать на частные конспиративные квартиры, каждый раз на другую, и требовать «сведений». На вопрос Керкиса, что же ему делать в таких случаях, «Николай Иванович ответил, что, сколько он меня знает, я порядочный человек, доносов писать, наверное, не буду, и, следовательно, действовать надо смотря по обстоятельствам, и очень обдуманно» [569].

Кельвин Бриджес пробыл в Ленинграде четыре месяца, работал в основном в Лаборатории генетики. Человек «веселый», он стал ухаживать за сотрудницей лаборатории А.А. Прокофьевой (впоследствии член-корреспондент Академии наук А.А. Прокофьева-Бельговская). По вечерам они подолгу оставались в лаборатории вдвоем.