Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

А что кукуруза?

На базарах она поражает богатством цветовых оттенков. Торговцы раскладывают початки так, чтобы они составляли красивую цветовую гамму. Это ли не свидетельство разнообразия форм, не здесь ли первичные очаг происхождения кукурузы?

Нет! Богатство цветовой гаммы – результат своеобразной многовековой селекции. Древние земледельцы Перу, видимо, отличались тонким художественным вкусом, для них важен был эстетический элемент. Это и создает видимость исключительного разнообразия форм. Поднимаясь выше в горы Перу и Боливии, Вавилов видел, что разнообразие форм кукурузы не увеличивается, а уменьшается. И наконец, высоко в горах, где древняя культура индейцев сохранилась почти нетронутой, кукуруза вообще исчезает из посевов. К тому же она возделывается в основном на западных склонах Анд. Здесь десятилетиями не бывает дождя, возможно лишь поливное земледелие. Бегущие с гор реки облегчали отвод воды на поля, но оросительные системы, даже самые примитивные, появляются на достаточно высоком уровне развития земледелия. Таково еще одно доказательство, что кукуруза здесь – культура пришлая.

Итак, предварительный вывод, сделанный Вавиловым два года назад, подтвержден: на Американском континенте возникло два независимых очага земледельческой культуры: южноамериканский в высокогорьях Перу и Боливии и североамериканский – на юге Мексики и прилегающих районах.

Эти две высокоразвитые цивилизации оказывали воздействие на жизнь всей доколумбовой Америки. Мексиканская кукуруза проникла в Перу, а некоторые перуанские растения – в Мексику. Но общение не было интенсивным, поэтому ацтеки и майя так и не смогли позаимствовать перуанский картофель, а также одомашненных животных ламу и альпака; инки же не научились рисуночному письму. Характерно, что расположенную между этими центрами культуру чибча вскормили и мексиканские, и перуанские растения.

Первая, наиболее важная для исследователя часть путешествия завершилась триумфом: теоретические предсказания подтверждены, собран огромный материал. Письмо Н.В.Ковалеву от 7 ноября 1932 года, которое мы цитировали, показывает, как воодушевлен был Вавилов, как переполнен радостными эмоциями, как не терпится ему поделиться всем этим со своими коллегами и друзьями.

Помнил он и том, что письмо коллективное, его будут передавать из рук в руки, обсуждать, делиться впечатлениями. Попадет оно и в руки недругов. Они вострят когти и ядовитые перья, чтобы расчленить живое тело созданного им Института, а его самого отдать на растерзание ГПУ. Для них в письме две строки, демонстрирующие его «советскость»: «Беру всё, что можно. Пригодится. Советской стране всё нужно. Она должна знать всё, чтобы мир и себя на дорогу вывести. Выведем!» Для них же и приписка в конце письма, уже под подписью: «Да, сегодня день 15-летия революции. Издали наше дело кажется еще более грандиозным. Привет всем. Будем в растениеводстве продолжать начатую революцию» [559].

Вторая часть путешествия – Аргентина, Бразилия, Уругвай. Советских представителей в этих странах, за исключением Уругвая, нет – ни дипломатических, ни торговых.

Приходится брать на себя функции тех и других. Вавилов выступает с докладами, пишет статьи в газеты, встречается с учеными, политиками, чиновниками, принимает делегации профсоюзов, обсуждает возможности расширения торговли с Россией. Но главный его интерес – земледелие, опытные станции, сортовой материал, южноамериканская флора, отправка всего самого ценного в СССР – порой вопреки запретам местных властей. Выручали дружеские контакты, которые Вавилов умел заводить на местах с самыми разными людьми. Так, в Бразилии вывоз семян из района Амазонки был запрещен, но на выручку русскому путешественнику пришел влиятельный местный предприниматель, бывший вице-консул города Белена полковник Жозеф Помбо. Он шесть часов занимался отправкой посылок Вавилова [560].

На высокогорных плато Анд Вавилов встретил свое сорокапятилетие. Весна жизни миновала, но осень была еще далеко впереди. До 75, которые он отвел для себя до «ухода на курорт», было еще ох как далеко!

Со знакомым уже нетерпением возвращаясь домой и мысленно представляя себе свинцовую тяжесть невской воды, острый шпиль Адмиралтейства и открывающуюся из высоких окон его кабинета тихую набережную Мойки, он думал, должно быть, и о том, что не зря мотался по свету все эти годы, что земной шар уже почти приведен в порядок. Побывать бы еще в Юго-Восточном Китае да в Индии, все еще малодоступных для «красного» профессора… Он строил планы, не зная, что возвращается из последней заграничной поездки; что не только тропические леса Индии, но и шумные города Европы уже отгорожены от него железным занавесом.

Еще до отъезда Николая Вавилова за океан в Советской России стала вздыматься новая волна спецеедства , особенно сфокусированного на сельскохозяйственных научных учреждениях, больше всего на ВИРе.

Для сталинского руководства 1932 год оказался триумфально-катастрофическим.

Триумфальным — потому, что индивидуальные хозяйства были ликвидированы; кулачество «как класс», а частью и физически, – уничтожено; правая оппозиция подавлена и изгнана из руководящих органов партии и правительства. Можно было рапортовать о полной победе колхозного строя, о том, что социализм в отдельно взятой стране построен, а все уклонисты, оппортунисты и маловеры посрамлены.

Катастрофическим — потому, что сбылось именно то, от чего предостерегали правые уклонисты. Урожайность полей упала, поголовье скота уполовинил ось.

Сопротивление крестьянских масс коллективизации подавлялось драконовскими мерами – вплоть до искусственно организованного голода, охватившего значительную часть Украины и многие районы России. Хотя во многих местах урожай из колхозов вывозили подчистую, ничего не оставляя на пропитание колхозников, планы хлебозаготовок не были выполнены. В городах пришлось вновь ввести карточную систему, то есть посадить массы рабочих и служащих на полуголодный паек.

Снова понадобились козлы отпущения, и кто же лучше подходил на эту роль, как не буржуазные специалисты, которые, в силу своей буржуазной психологии, должны, как теоретически предсказал Ильич, «еще долго» предавать диктатуру пролетариата и всячески ей вредить.

Детонатором новой кампании против Вавилова и его Института, вероятно, и должно было послужить Директивное письмо , подписанное заведующим Экономическим отделом ОГПУ Мироновым и утвержденное зампредседателя ОГПУ Акуловым еще в марте 1932 года. Тогда оно было положено под сукно, вернее, отложено. Но через полгода, когда Вавилов упивался своими находками на берегах высокогорного озера Титикака, по требованию политотдела Ленинградского ОГПУ, в ВИРе орудовала проверочная Комиссия ЦКК-РКИ.