Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Судя по фотографиям, Герман Мёллер был маленького роста, но все-таки не был карликом, каким его изображал Добржанский. Вполне возможно, что на его рабочем столе царил беспорядок, но толстый слой паутины на микроскопе – не более чем остроумная шутка. Оставим на совести Добржанского и его впечатление о неискренности и хитроватости Мёллера. Из воспоминаний тех, кто знал его ближе, да и из его поступков – о них мы скоро узнаем – видно, что он был излишне открыт и простодушен.

Словом, кое-что в письме Добржанского ввернуто для красного словца. Но если ввести поправочный коэффициент на гиперболизацию, вообще свойственную эпистолам Добржанского, им набросан выразительный портрет.

Вот какого орла мирового класса заполучил Вавилов для советской науки!

В Итаке, во время конгресса генетиков, состоялся откровенный разговор между Вавиловым и Добржанским.

«Теперь уже Вавилова всюду сопровождали два молодых человека, препятствуя откровенному общению. Как-то в столовой самообслуживания Вавилов и Добржанский заметили два свободных места среди занятых столиков, переглянулись и подхватили подносы. Молодые люди заметались, но делать было нечего. Вавилов тогда велел Добржанскому не возвращаться» [549].

Это из статьи В.В.Бабкова, пересказавшего свидетельство самого Добржанского. Тем не менее у меня к нему скептическое отношение. Представить себе, что за океан с Вавиловым были посланы гэпэушные соглядатаи, довольно трудно.

Но в то, что остаться наедине им удалось не сразу, я охотно верю. В дни конгресса Вавилов был нарасхват, постоянно окружен людьми.

Велеть Добржанскому не возвращаться в Россию он, конечно, не мог – хотя бы потому, что Феодосий Григорьевич был не из тех, кому можно было велеть. Но верю в то, что когда он сообщил Вавилову о своем решении, тот его одобрил.

Со времени их встречи в Пасадене прошло два года. Многое переменилось в России и в самом Вавилове. Если раньше он полагал, что, несмотря на все глупости, неразбериху, постоянные реорганизации, разнузданное спецеедство , талантливый ученый и вообще полезный человек всегда будет востребован, то теперь он в этом не был уверен. Об этом говорит его письмо к другому русскому американцу, М.О.Шаповалову. В 1930 году Николай Иванович горячо поддержал желание Шаповалова вернуться в Россию, готовил ему место работы и т. п., но в октябре 1931-го, в конфиденциальном письме из Берлина (из России он таких писем писать уже не мог), сообщив, что «многие специалисты пострадали зря», он настоятельно советовал воздержаться от возвращения на родину. Правда, и в том письме, с присущим ему оптимизмом, добавлял: «Многое стало лучше» [550].

Шаповалов приедет в Россию в 1935 году. Лучше к тому времени не станет – станет хуже. Но приедет он в качестве гостя, пробудет очень недолго и вернется в Штаты.

Надежды, возлагавшиеся Морганом на Добжанского (он упростил свою труднопроизносимую фамилию, выпустив из нее букву «р»), оправдались. Добжанский стал одним из самых значительных генетиков середины и второй половины XX века. Талантливый экспериментатор и глубокий мыслитель, он умел постигать суть процессов, протекающих в зародышевой клетке, и увязывать их с масштабными процессами эволюции органического мира. Он стал одним из создателей теории микроэволюции (она же – синтетическая теория эволюции), которая поставила учение Дарвина на прочный генетический фундамент. Крылатым стал афоризм Добжанского: «Nothing in biology makes sense except in the light of evolution», то есть «Ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции». Его книга «Генетика и происхождение видов» [551]оказала огромное воздействие на мышление нескольких поколений биологов. Впервые изданная в 1937 году, она стала классикой естествознания и неоднократно переиздавалась. Большим влиянием пользовались книги Добжанского о генетике человека и человеческом обществе. Он выдвинул и обосновал тезис о том, что равенство гибельно для свободы, ибо генофонд человечества многообразен, свободное общество оптимально для свободного развития личностей с разными наклонностями, интересами, разным уровнем способностей. Тогда как стремление к так называемому равенству стрижет всех под одну гребенку, подгоняет под общий стандарт, нивелирует и подавляет личность, обрубая всё, что не укладывается в прокрустово ложе. Надо полагать, что не только генетика, но опыт жизни в стране всеобщего равенства помог ему прийти к таким выводам.

Добжанский пристально следил за тем, что происходило в советской науке, благо языкового барьера для него не было. Он с ужасом наблюдал, как подавляется свобода научных исканий, как исчезают лучшие ученые, его друзья, в их числе Н.И.Вавилов, Г.Д.Карпеченко, его учитель Г.А.Левитский…

Чтобы показать миру истинное лицо лысенковщины, Добжанский перевел на английский язык книгу Лысенко и издал ее со своим предисловием, в котором подчеркнул, что ни в коей мере не согласен с взглядами автора и оставляет за собой право их критиковать. Вскоре он опубликовал статью «Лысенковская генетика», в которой разделал «передовое мичуринское учение» в пух и прах [552].

После Августовской сессии ВАСХНИЛ1948 года, на которой Лысенко «окончательно» разгромил менделизм-морганизм,

Добжанский опубликовал ряд статей об этом погроме. Одна из них называлась просто и выразительно: «Подавление науки» [553].

Вспоминал ли Феодосий Григорьевич о том, как годами мучился, метался из стороны в сторону, уверяя Филипченко, потом Вавилова, а главное, самого себя, что в Америке он чужой, что его место в России, куда он хотел вернуться, но что-то его удерживало? Уж не небесный ли его покровитель святой Феодосий?!

Не мог не вспоминать! И не возносить благодарственных молитв за то, что не совершил рокового шага.

Когда один из учеников спросил Добжанского, как он может верить в Бога, сотворившего мир, человека, все виды живых организмов, и быть ученым-эволюционистом, тот кратко ответил: «Жизнь полна противоречий».

Он знал, о чем говорил!

1 сентября 1932 г., Итака, Н.В.Ковалеву: «Конгресс закончился. Он был очень интересным. Выставка совершенно исключительна. В нем [своем докладе] подытожил работу института. Выставка наша тоже была удачна. Сегодня еду в Канаду изучать иммунитет и орошаемое земледелие. Через 2 недели буду в Вашингтоне. 1/Х выезжаю в Ю. Америку» [554].

В северных штатах США и в Канаде Вавилов знакомился с системами ирригации и, к собственному удивлению, узнал, что даже при умеренном и отнюдь не засушливом климате здесь применяется искусственное орошение при возделывании пшеницы и других хлебных злаков. Только так можно обеспечить стабильные урожаи, не зависящие от капризов погоды. На этом фоне становилась очевидной тщетность усилий перехитрить природу и задешево победить засуху в Поволжье и других засушливых регионах СССР, где каждые несколько лет погибала значительная часть урожаев. Растению нужна вода! Передовыми методами агротехники и селекции можно смягчить проблему нехватки воды, но невозможно ее решить. «Для нас сие сугубо важно. Вообще орошение хлебов в севообороте дело надежное». «И надо волжские дела брать всерьез».