Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

В начале войны, во время работы в Каире, его научили изобретать двойных агентов или призраков, имеющих телесную оболочку. Ему был поручен мифический агент по кличке «Сыр», и Дэвид проводил недели, обряжая его в факты, обучая таким качествам характера, как алчность и слабость к выпивке, благодаря которым агент будет давать противнику информацию – конечно, ложную. Так же, как и некоторые другие в Каире, Караваджо работал над созданием целых отрядов в пустыне. Он был там как раз в то время, когда ложь и только ложь можно было предложить людям, которые его окружали. Чувствовал себя, словно человек в темной комнате, которому приходится кричать кукушкой.

Но здесь наступила пора сбрасывать кожу: надо было не притворяться, а быть такими, как есть. Не оставалось никакой защиты, кроме поиска правды в других.

Она вытаскивает из полки в библиотеке книгу «Ким» и, опираясь на рояль, начинает писать на форзаце в конце.

«Он говорит, что это грозное оружие – пушка Зам-Зама – все еще находится перед Лахорским музеем. Там было две пушки, отлитые из металлической кухонной утвари, которую собрали из домов жителей Хинду в качестве подати. Все это расплавили и отлили пушки. Их использовали во многих сражениях в восемнадцатом и девятнадцатом веках против сикхов. Во время сражения при переходе через реку Чинаб одна пушка пропала…»

Она закрывает книгу, встает на стул и прячет ее на высокой, почти невидимой полке.

Затем входит в комнату английского пациента с новой книгой и громко объявляет название.

– Сегодня мы не будем читать, Хана.

Девушка смотрит на него. «Даже сейчас, – думает она, – у него красивые глаза. Все можно прочесть в этом пристальном взгляде». Она чувствует, как пульсируют сигналы из его глаз, затем исчезают, словно потух огонь маяка.

– Сегодня мы не будем читать. Дайте мне Геродота.

Она подает толстую запачканную книгу.

– Я видел издания «Историй» с тисненым портретом на обложке, изображающим скульптуру, которую нашли в одном из французских музеев. Но никогда не представлял себе Геродота таким, скорее – в виде одного из свободных людей пустыни, которые путешествуют от оазиса к оазису, торгуя легендами, принимая все без подозрений, соединяя миражи. «Моя история, – пишет Геродот, – с самого начала нашла дополнение к основному аргументу». Что интересно, так это его рассказы о тупиках на поворотах истории: как люди предают друг друга во имя спасения нации, как влюбляются… Сколько, вы говорили, вам лет?

– Двадцать.

– Я был значительно старше, когда влюбился.

Хана молчит и после паузы спрашивает:

– Кто она?

Но он уже далеко.

– Птицы предпочитают садиться на голые ветки, – сказал Караваджо. – В этом случае у них прекрасный обзор, и они могут лететь в любом направлении.

– Если ты имеешь в виду меня, – сказала Хана, – то я не птица. А вот кто птица – так это пациент наверху.

Кип пытается представить ее птицей.

– Скажи мне, можно ли полюбить человека, который не такой сильный, как ты? – Караваджо, воинственно настроенный после инъекции морфия, вызывает ее на спор. – Во время моих любовных похождений, которые, должен признаться вашей честной компании, начались довольно поздно, это волновало меня больше всего. Только после женитьбы я понял, что можно возбуждаться от беседы. Я никогда не думал, что слова могут быть эротичными. Иногда мне действительно больше нравится говорить, чем трахаться. В предложениях что-то есть. Немножко одного, немножко другого, а потом опять… Единственная проблема со словами в том, что можешь припереть сам себя к стенке, а когда трахаешься, такого не бывает.

– Это говорит мужчина, – пробормотала Хана.

– Ну, со мной такого точно не случалось, – продолжал Караваджо. – Может, с тобой такое бывало, Кип, когда спустился с гор в Бомбей, а потом приехал для военной учебы в Англию? Интересно, кто-нибудь припирал себя к стенке траханьем? Сколько тебе лет, Кип?

– Двадцать шесть.

– Старше, чем я.

– Старше Ханы. Мог бы ты влюбиться в нее, если бы она не была сильнее тебя? Я хочу сказать: она может и не быть сильнее. Но важно ли для тебя знать, что она сильнее, чтобы влюбиться? Смотри. Она одержима англичанином, потому что он знает больше. Когда мы разговариваем с этим парнем, кажется, что находимся в огромном поле. И даже не знаем, англичанин ли он. Может, и нет. Видишь ли, я думаю, что легче влюбиться в него, чем в тебя. Почему? Потому что мы хотим знать, как все происходит, из чего складывается. Тот, кто умеет говорить, умеет обольщать. Слова заводят в тупик. Больше всего мы хотим расти и меняться. Дерзкий новый мир.

– Я так не думаю, – сказала Хана.

– И я тоже. Но скажу, что думает об этом человек моего возраста. Проблема среднего возраста в том, что окружающие думают, будто ты уже полностью сформировался. Вот так!

Караваджо поднял руки напоказ Хане и Кипу. Она встала, подошла к нему сзади и обняла за шею.

– Не делай этого. Хорошо, Дэвид? – Она мягко взяла его руки в свои. – У нас уже есть наверху один безумный любитель поговорить.

– Да ты посмотри на нас – мы сидим здесь, как вонючие богачи в своих вонючих виллах на этих вонючих холмах, когда в городе становится слишком жарко. Сейчас девять утра – наш старый приятель наверху еще спит. Хана одержима им. Я одержим здоровьем Ханы, своим «душевным равновесием», а Кип, того и гляди, подорвется на мине. Зачем? Ради чего? Ему всего двадцать шесть. В британской армии ему привили определенные навыки, американцы продолжают развивать их, создается команда саперов, им читают лекции, их снаряжают и отправляют сюда, в роскошные холмы. Тебя просто использовали, старина, как говорят в Уэльсе. Лично я больше здесь не останусь. С меня хватит. Хочу отвезти тебя домой. К черту этот город!

– Не говори так, Караваджо. С Кипом ничего не случится.

– А как же тот сапер, который вчера подорвался на мине? Как его звали?

Сапер не ответил.

– Как его звали?

– Сэм Харди. – Кип подошел к окну и повернулся спиной, показывая, что не хочет говорить об этом.

– Беда в том, что мы там, где нас не ждали. Что мы делаем в Африке, в Италии? А что Кип делает здесь, очищая от мин роскошные сады? Скажи мне, ради бога! Какое ему дело до войн, в которые ввязывается Англия? Фермер на так называемом западном фронте не может подрезать дерево, не сломав пилу. А почему? Да потому, что в стволе полно шрапнели, которая осталась там еще с прошлой войны. Даже деревья разбухают от болезней, которые мы принесли. В армии тебе промывают мозги, внушая свою идею; затем оставляют тебя здесь, а сами идут дальше, неся беду, эти меднолобые вояки, у каждого из которых всего одна извилина, да и та чаще всего – след от фуражки с золотым шитьем… Нам всем пора отсюда сматываться.