Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

Клифтоны переживали последние дни медового месяца. Они остались в лагере, а я отправился с проводником в Куфру, где провел много времени, пытаясь проверить свои теории, которые пока держал в секрете. Через трое суток я вернулся в базовый лагерь в Эль-Джоф.

Мы сидели у костра. Клифтоны, Мэдокс, Белл и я. Если немного отклониться назад, пропадаешь в темноте. Кэтрин Клифтон начала декламировать, и моя голова будто выкатилась из круга света, создаваемого пламенем.

Черты ее лица были классическими. Родители девушки, несомненно, принадлежали к числу влиятельных и известных «законной» истории людей. Мне не нравилась поэзия, пока я не услышал, как Кэтрин читает стихи. Здесь, в пустыне, она решила вспомнить университетские годы и поведать о них, описывая звезды, – так Адам нежно обучал свою единственную женщину, применяя изящные сравнения.

В ту ночь я влюбился в голос. Только в голос. Ничего не хотел слышать, кроме него. Встал и отошел.

Я представлял ее ивой. Какой была бы она зимой, в моем возрасте? Я смотрел на нее – всегда! – глазами Адама. Видел, как она неловко вылезала из самолета, как наклонялась к огню, чтобы подбросить ветку, как пила из фляги, отставив локоть в мою сторону.

Через несколько месяцев мы вальсировали на одной из вечеринок в Каире. Хотя Кэтрин немного выпила, ее лицо оставалось неприступным. Даже сейчас мне кажется, что именно такое лицо раскрывало ее сущность – то, которое было тогда, когда мы чуть-чуть опьянели, но еще не стали любовниками.

Все эти годы я пытался разобраться, что она хотела сказать этим взглядом. Сначала казалось, будто это презрение. Теперь я думаю – она изучала меня. Она была неопытна, и во мне ее что-то удивляло. Я же вел себя так, как обычно в барах; не учел, что компания другая. Забыл, что она моложе меня.

Девушка просто изучала меня. А я следил за ее застывшим взглядом, словно пытался уловить момент, когда она выдаст себя.

Дайте мне карту, и я построю город. Дайте карандаш, и нарисую комнату в Южном Каире, карты пустынь на стене. С нами всегда была пустыня. Я просыпался, поднимал глаза и видел карту старинных поселений вдоль средиземноморского побережья – Газала, Тобрук, Мерса-Матрух, а к югу нарисованные карандашом пересохшие русла рек – вади – и окружающие их желтые тени, в которые мы вторгались, пытаясь затеряться.

«Моя задача состоит в том, чтобы кратко описать несколько экспедиций, предпринятых на плато Гильф-эль-Кебир. Доктор Берманн немного позже пригласит нас в пустыню в таком виде, в каком она существовала тысячи лет назад…»

Так начинал Мэдокс свой доклад в Кенсингтон-Гор. Но в протоколах заседаний Географического общества вы не найдете нарушения правил; там не фиксируются любовные сцены. Наша комната никогда не появится в подробных отчетах, требующих тщательного описания каждого холмика, каждого исторического события.

На улице в Каире, где продаются завезенные из-за границ экзотические живые существа, вас могут неприятно удивить говорящие попугаи. Эти птицы лают и свистят, создавая шум, словно на оживленном проспекте крупного города. Я знал, какие племена привезли их в маленьких клетках-паланкинах, каким шелковым путем или верблюжьей тропой прошли через пустыню.

Мы стояли среди них. Я показывал город, который она не знала. Все было для нее новым.

Кэтрин взяла меня за запястье.

– Если бы я отдала тебе свою жизнь, ты бы не принял ее. Правда?

Я ничего не ответил.

Когда он впервые приснился ей, она застонала и проснулась.

Уставившись на простыню, она сидела с открытым ртом на кровати в супружеской спальне. Муж дотронулся до ее спины.

– Не волнуйся, это всего лишь сон.

– Да.

– Принести тебе воды?

– Да.

Она не может пошевелиться, не может вернуться туда, где только что была с ним.

Все происходило в этой самой комнате – она чувствует, как его рука сжимает ей шею (дотронулась до нее сейчас), чувствует его гнев – так же, как тогда, когда впервые увидела его. Нет, скорее то был не гнев, а безразличие, смешанное с каплей беспокойства от того, что в их мужском обществе появилась она, замужняя женщина. Их тела сплелись в тесный клубок, он так вцепился в ее шею, что она задохнулась от страсти.

Муж принес стакан воды на блюдце, но она так ослабла, что трясутся руки. Он неловко подносит стакан к ее рту, она делает глоток, вода стекает по подбородку на грудь. Откинувшись на подушку, сразу проваливается в глубокий крепкий сон, не вспоминая о том, что ей приснилось.

Это было первое признание. На протяжении следующего дня Кэтрин не раз вспомнила о своем сне, но была настолько занята, что решила не придавать ему значения, выкинула из головы; ночь была душной, и это просто случайная комбинация образов и впечатлений, не больше.

Через год ей снились другие, спокойные, но более опасные сны. Но она вспоминала тот, первый сон и руки, сжимавшие ее шею, – и с замиранием ждала, когда их ровные теплые отношения перейдут в буйную страсть.

Кто оставляет крохи еды, которые соблазняют вас? Притягивают к человеку, о котором никогда не думали раньше. Этот сон. А потом – еще. Целая вереница снов.

Позже он сказал ей, что это – единение душ. «В пустыне всегда происходит единение душ». Ему нравилось это словосочетание – единение душ с водой, единение душ двух или трех человек, трясущихся в машине в течение шести часов на пути к Песчаному Морю. Он видит у коробки передач ее колени с капельками пота, которые дергаются всякий раз, когда автомобиль прыгает на ухабах. В пустыне есть время наблюдать за всем и поразмыслить о всяком движении вещей.

Когда он говорил так, она еще больше ненавидела его. Глаза оставались вежливыми, а душу распирало желание ударить. Всегда было неукротимое желание ударить его, и она понимала, что оно носило сексуальный характер. Для него же все отношения с людьми выстраивались по шаблону: или единение душ, или чужой. В историях Геродота определялись все группы общества. Он признавал, что достаточно много повидал в этом мире, который, по существу, добровольно оставил несколько лет назад, полностью посвятив себя исследованиям таинственного и едва ли вполовину изведанного мира пустыни.