Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

Она медленно идет, время от времени останавливаясь, ища среди итальянских книг, преобладающих на полках, какую-нибудь случайно купленную былыми хозяевами виллы английскую, которую можно почитать пациенту. Ей нравились эти книги в итальянских переплетах – фронтисписы, цветные иллюстрации, защищаемые папиросной бумагой, их запах, даже хруст, когда вы открываете их слишком быстро, как бы ломая невидимые косточки…

Она снова останавливается.

«Пармская обитель» [86] Французский писатель Анри Мари Бейль (1783–1842), известный миру под псевдонимом Стендаль, опубликовал этот роман, поэтизирующий свободу чувств, в 1839 г. .

«Если я справлюсь со своими трудностями, – сказал он Клелии, – нанесу визит в этот живописный уголок Пармы, а вы не соблаговолите ли запомнить имя: Фабрицио дель Донго».

В дальнем углу библиотеки на ковре лежал Караваджо. В темноте ему казалось, что левая рука Ханы излучает свет сама по себе, будто намазана фосфорной смесью, и его по-разному отражают переплеты книг, темные волосы, ткань платья и закатанный рукав на плече.

Он вылез из колодца.

Круг света диаметром около метра, который исходил от ее руки, на несколько мгновений исчез, и Караваджо показалось, что между ними пролегла целая долина тьмы.

Хана взяла книгу в коричневом переплете. Когда она двигалась, одни книги появлялись, другие исчезали.

Девочка, безусловно, повзрослела. И сейчас нравилась ему больше, чем в то время, когда она была всего лишь милой доченькой своих родителей. То, какой была сейчас, было ее решением: она сама сделала себя такой. Он чувствовал: если бы встретил Хану где-нибудь на европейской улице, не узнал бы. В ту ночь, когда пришел на виллу и впервые увидел ее здесь, он был шокирован, но постарался не показать этого. В ее аскетическом лице, которое показалось холодным, была резкость.

Теперь он понял, что за последние два месяца привык к ней – именно к такой. С трудом верил, что ему нравилось ее преображение. Несколько лет назад пытался представить себе, какой она станет взрослой, и наделял будущий образ качествами, взращенными на питательной среде ее тогдашнего окружения. Тогда ему грезилась отнюдь не эта прекрасная незнакомка, которую можно было любить еще больше, потому что она была сделана совсем не из того, что он ей пророчил.

Она лежала на диване, повернув фонарь к себе, чтобы было удобно читать. Через некоторое время подняла голову, прислушиваясь, и быстро выключила фонарь.

Может, почувствовала, что не одна в комнате? Караваджо знал, что он шумно дышит и ему трудно сдерживать свое дыхание – не самые подходящие качества для человека его профессии, верно?

Свет зажегся на мгновение – и быстро погас.

Затем все в комнате пришло в движение, кроме Караваджо. Он слышал шум и удивлялся, что его не трогают. Здесь был этот парень из Индии.

Караваджо встал, прокрался к дивану и протянул руку туда, где лежала Хана. Ее не было. Когда выпрямился, его схватили за шею и потащили назад и вниз. В лицо ударил свет, оба тяжело вздохнули и повалились на пол. Рука с привязанным к предплечью фонарем все еще крепко держала его за шею. Потом в пучке света появилась босая женская нога, промелькнула мимо лица Караваджо и остановилась на горле лежащего рядом Кипа. Зажегся еще один фонарь.

– Попался, попался!

Двое с пола смотрели на девичий силуэт над ними. Хана приговаривала:

– Попался, попался. Я знала, что Караваджо будет здесь, и все подстроила.

Она сильнее прижала ногой шею Кипа.

– Сдавайся! Признавайся…

Караваджо начал выбираться из тисков Кипа, весь потный, без сил. Свет фонарей теперь был направлен на него. Надо было встать и выползти из этого ужаса.

Признавайся.

Девушка смеялась. Необходимо успокоиться, прежде чем он что-нибудь скажет, иначе голос задрожит; впрочем, они вряд ли будут слушать: слишком возбуждены приключением. Он освободился от рук Кипа и, не говоря ни слова, вышел из библиотеки.

Они снова остались вдвоем в темноте.

– Ты где? – спрашивает она. Потом быстро двигается, спотыкается о его грудную клетку и падает ему в объятия. Кладет руку ему на кадык, затем прикасается губами к его губам.

– Сгущенка! Во время нашего поединка? Сгущенка? – Прижимается ртом к его потной шее, как бы желая испробовать его на вкус, в том месте, где недавно была ее нога. – Я хочу видеть тебя.

Он поднимает руку, к которой прикреплен фонарь, и видит ее: на лице полосы грязи, волосы влажные от пота и растрепанные. Она усмехается.

Его руки скользят вверх по ее рукам и теплыми чашечками обхватывают плечи, будто прирастая к ним. Куда бы она ни отклонилась сейчас, он будет с ней. Девушка подалась назад, проверяя, последует ли он за ней, удержат ли его руки от падения. Но вот и он падает рядом, изворачиваясь так, что ноги мелькают в воздухе; только руки и губы с ней, остальное тело – словно хвост богомола. Фонарь все еще держится на левой руке.

Она наклоняется, целует и слизывает капельки пота с его запястья. Он зарывается лбом во влажность ее волос.

Потом вдруг устремляется в поход по библиотеке, свет от включенного фонаря прыгает во все стороны. Кип чувствует себя в безопасности в этом помещении, потому что целую неделю проверял его на наличие мин, и теперь здесь просто комната, а не зона или территория. Он ходит по ней, размахивая рукой, освещая то потолок, то лицо Ханы, а девушка стоит на спинке дивана, глядя на его блестящее стройное тело.

В следующий раз, проходя вдоль дивана, он видит, что она наклонилась и вытирает руки о платье.

– Но я достала тебя, достала, – говорит она нараспев. – Я могиканин с Дэнфорс-авеню.

Потом едет на нем верхом, а свет от наручного фонаря мечется по корешкам книг на самых верхних полках. Руки поднимаются вниз и вверх, когда он кружит ее, и она летит вперед, хватаясь за его бедра, затем падает, освобождаясь от него, ложась на старый ковер, который все еще сохранил запах весенних дождей. На руках пыль и песок. Он опять наклоняется над ней, она тянется и выключает фонарь на его руке.

– Я победила. Согласен?

Он еще ничего не сказал с тех пор, как вошел в комнату. Делает головой жест, который она так любит: то ли кивок, то ли обозначение возможного несогласия. Он не видит ее – мешает свет фонаря. Когда Кип выключает его, они становятся равны в темноте.

Только один месяц Хана и Кип спят вместе, открывая, что любовь есть целая страна с могучей цивилизацией, что можно любить, лишь думая друг о друге.

«Я не хочу, чтобы меня трахали. Я не хочу трахать тебя».

Где он или она научились этому, никто не знает. Может, от Караваджо, который разговаривал с ней по вечерам о своем возрасте, о нежности к каждой клеточке того, кого любишь. Это суждено понять каждому. Раньше или позже – зависит от обстоятельств. Вторая мировая война в Европе кончилась. Душа человека – не географическое понятие. И смерть может бросить на тебя свою холодную тень в любом возрасте.