Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

В то время я редко бывал в Каире, один месяц из трех. Работал в департаменте египтологии над новой книгой «Последние исследования Ливийской пустыни». Шли дни, приближался срок сдачи текста, и я все усерднее сгибался над ним – будто сама пустыня переместилась сюда, на исписанные страницы; даже чувствовал запах чернил, стекающих на бумагу по перу. Одновременно боролся с ее незримым присутствием, одержимый желанием, чтобы мои чувства стали известны ее губам, напряженным мышцам под ее коленом, белизне живота, и писал краткую книгу, семьдесят страниц, сжато и по существу, дополненную картами, сделанными во время путешествия. Я не мог убрать ее тело со страниц. Хотел посвятить свою монографию ей – ее голосу, телу, которое представлял, когда она поднимается с постели, как длинная белая стрела, однако посвятил книгу королю, хотя знал, что это вызовет насмешки со стороны друзей, а она вежливо и смущенно покачает головой.

Стал подчеркнуто официальным в ее обществе. Моя характерная черта. Словно чувствуешь неловкость от ранее обнаруженной наготы. Такое свойство присуще, пожалуй, всем европейцам. Это было естественным для меня – перевести ее в текст о пустыне, а на людях закрыться от нее металлическим щитом.

На лужайке Гассанейна Бея – величественного старика, который прославился в экспедиции 1923 года, – она прогуливалась с правительственным адъютантом Раунделлом, поздоровалась со мной за руку, попросила его принести что-нибудь выпить, повернулась ко мне и сказала: «Я хочу, чтобы ты меня похитил» [89] Непередаваемая игра слов, в английском оригинале здесь употреблен глагол «ravish», который имеет три значения: 1) похищать, грабить, 2) восхищать, очаровывать, 3) изнасиловать. .

Раунделл вернулся. Я чувствовал себя так, словно она передала мне нож и велела кого-то убить. Через месяц мы стали любовниками. В той самой комнате в Южном Каире, к северу от улицы попугаев.

Я встал на колени в коридоре с мозаичной плиткой, уткнувшись лицом в ее платье, мои соленые пальцы у нее во рту. Мы выглядели странной статуей, пока не принялись утолять свой голод. Ее пальцы выцарапывали песок из моих редеющих волос. Вокруг нас был Каир и все пустыни.

Было ли это желанием вкусить ее молодости и неопытности? Ее сады – те сады, о которых я рассказывал вам.

У ее горла была впадинка, которую мы прозвали «Босфор». Я нырял с ее плеча в этот Босфор. Успокаивал на нем свои глаза. Вставал на колени, а она вопросительно смотрела, будто я был с другой планеты. Вспоминаю, как ее прохладная рука вдруг дотрагивалась до моей шеи в автобусе в Каире, и тогда мы брали закрытое такси и занимались любовью на пути между мостом Хедив Исмаил и клубом «Типперэри». Или солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ее пальцы в вестибюле третьего этажа музея, когда она закрыла мое лицо…

Мы всего-то хотели, чтобы только один человек не видел нас.

Но Джеффри Клифтон был винтиком английской машины. Его семейная генеалогия имела глубокие корни и нисходила к Кануту [90] Канут – король датчан, завоевавших в первой трети XI века Англию, Норвегию и другие страны севера Европы. . Эта машина не открыла Клифтону, который был женат лишь восемнадцать месяцев, неверность жены, а начала беспокоиться о неполадке, болезни в системе. Она знала каждое наше движение с первого дня, с того случайного прикосновения перед входом в отель «Семирамис».

Я не обращал внимания на ее замечания о его родственниках. А Джеффри Клифтон и не подозревал, так же, как и мы, о гигантской английской паутине, которая нависала над нами. Но клуб телохранителей наблюдал за ее мужем и обеспечивал ему защиту. Только Мэдокс, который был аристократом с прошлыми полковыми связями, знал об этих спиралях благоразумия. Только Мэдокс, с его удивительным чувством такта, дал мне понять, в каком мире вычертился наш треугольник.

Я всегда носил с собой Геродота, а Мэдокс – святой в своем браке – «Анну Каренину», постоянно перечитывая эту историю о любви и обмане. Однажды, слишком поздно, чтобы избежать влияния машины, которую мы уже привели в действие, он попытался объяснить мне мир Клифтона, как Толстой описал врага Анны. Передайте мне мою книгу. Послушайте.

«Половина Москвы и Петербурга была родня и приятели Облонского. Он родился в среде тех людей, которые были и стали сильными мира сего. Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке… Следовательно, раздаватели земных благ… все были ему приятели и не могли обойти своего… Нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал» [91] Часть первая, глава V романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина». .

Караваджо, мне понравилось ваше постукивание по стеклянному шприцу. Когда Хана давала мне морфий впервые в вашем присутствии, вы стояли у окна, и когда она постучала по шприцу, ваша шея дернулась по направлению к нам. Я сразу понял. Точно так же, как влюбленный понимает маскировку других влюбленных.

Женщины хотят от возлюбленного всего. И я очень часто тонул с головой. Так армии исчезают в песках. А там был ее страх за мужа, вера в его благородство, мое старое желание независимости, мои исчезновения, ее подозрения на мой счет, мое неверие в то, что она любит меня. Паранойя и клаустрофобия тайной любви.

– Мне кажется, ты стал жестоким, – сказала она.

– Я не единственный изменник.

– Не думаю, что тебя это волнует – то, что произошло между нами. Ты скользишь мимо всего со страхом и ненавистью к собственничеству – боишься и обладания, и быть обладаемым, и того, что тебя назовут по имени. Думаешь: это добродетель. А я думаю: это жестоко. Если я уйду от тебя, к кому ты пойдешь? Найдешь себе другую?

Я ничего не отвечал.

– Скажи, что нет, черт бы тебя побрал.

Кэтрин всегда хотела слов – любила их, выросла среди них. Слова давали ей ясность, имели причину, форму. А для меня в словах тонули эмоции, как камешки в воде.

Она вернулась к мужу.

– С этого момента, – прошептала она, – мы или найдем, или потеряем наши души.

Даже моря исчезают, а почему не расстаться любовникам? Гавани Эфеса, реки Гераклита исчезли, вместо них остались только наносы. Жена Кандавла стала женой Гигеса. Даже библиотеки горят.

Чем была наша связь? Изменой по отношению к тем, кто окружал нас, или стремлением к другой жизни?

Она вернулась к мужу, а я вернулся к барам.

Я буду смотреть на луну, а видеть тебя.

Старая классика Геродота. Постукивая и напевая эту песню снова и снова, пока строчки не стали частью жизни, я старался вырвать из своего сердца горечь потери. Люди по-разному выздоравливают от подобной болезни. Кто-то из ее «свиты» увидел меня в компании торговца пряностями. Когда-то он подарил ей оловянный наперсток с шафраном. Именно его – из десяти тысяч других вещей.