Катерина Гордеева - Человек раздетый [Девятнадцать интервью [litres]]

– Это такая причуда «богатой дамочки» – постараться их найти, полюбить и пожалеть? И помочь приспособиться к этому миру?

– Фонд «Выход» – это не про то, что я люблю и чем рассчитываю снискать одобрение. Это, скорее, то, во что я верю. Все люди разные, кто-то противный, кто-то приятный, кто-то с вечным «вот, вас накажут» или «будьте вы прокляты» и так далее. Люблю я, быть может, два десятка человек – близких, хорошо мне знакомых, родных. И это больше никого не касается.

Жалко мне действительно очень многих. Мы – единственный биологический вид, который додумался до того, что он смертен. И этот страх смерти, с одной стороны, величайшая наша удача – лишь благодаря ему мы делаем всё то, что другие биологические виды не делают, а с другой стороны, всё равно всех жалко.

Тем, кто верит, будет не страшно, кто не верит – очень страшно. И их всех очень жалко. Но больше других жалко тех, кто останется, а не умерших: страх смерти страшнее самой смерти. Однако именно он и заставляет нас, во многом, жить так, как мы живем, и делать то, что должны.

Много раз в жизни я видела спину Екатерины Юрьевны Гениевой. Она влетала на конференцию или конгресс, на книжную ярмарку или научное заседание в сопровождении свиты приближенных. Поспеть за ней не представлялось возможным. Ну и если поспеешь, то что сказать? Гениева всегда выглядела и держалась по-королевски. Ее осанка, ее манера, ее статус и сам масштаб ее личности не подразумевали даже вероятности подойти, представиться и познакомиться. Филолог-англист, специалист по Джойсу, многолетний директор Всероссийской библиотеки иностранной литературы, Екатерина Гениева оказалась для России важнейшим, знаковым просветителем, представителем редкой и, кажется, после нее сошедшей на нет породы управленцев в культуре: компетентных, неравнодушных, решительных. Усилиями Гениевой за четверть века «Иностранка» – Библиотека иностранной литературы в Москве – превратилась в одну из самых прогрессивных библиотек страны и даже больше – в огромный культурный центр, занимающийся просвещением и формированием нового читателя.

Возможность познакомиться с Гениевой мне выпала только в марте 2014 года. Через общих знакомых стало известно: Екатерина Юрьевна тяжело больна, у нее рак на поздней стадии. Врачи, поставившие диагноз, давали ей не больше двух месяцев жизни. Понимая, что в такой ситуации самое главное для нее – не остановиться, не почувствовать себя больной, беспомощной и недеятельной, я отважилась и написала Гениевой витиеватое письмо, в котором предложила выступить для проекта «Открытая лекция». Через несколько минут в ответном письме она в трех четких строчках изъявила согласие и предложила свои свободные даты. Уже через неделю мы встретились. И она рассказывала переполненному залу «Гоголь-центра» об отце Александре Мене и академике Андрее Сахарове, об отце Георгии Чистякове и писательнице Людмиле Улицкой, о Пастернаке и Лермонтове, о великой библиотеке Марии Федоровны и крошечной деревенской – в среднерусском захолустье, – куда единственная сотрудница просила Гениеву привезти сказки Чуковского, потому что прежняя книжка истрепалась.

Это апрель 2014-го. Люди в зале задают Гениевой вперемешку вопросы про литературу, про жизнь, про страх, про войну, отголоски которой в окружающей мирной жизни всё слышнее. В полной тишине одна взволнованная женщина спрашивает: «Вы знаете, я не могу разобраться в том, что происходит, я ничего не понимаю ни про войска, ни про присоединение Крыма, как мне отличить правду от неправды? Как не бояться?» Екатерина Юрьевна, не поведя бровью, отвечает: «А бояться никогда не надо, надо верить себе». Сессия вопросов и ответов длится втрое дольше положенного – почти четыре часа. В зале вместе со всеми сидят муж Гениевой Юрий и дочь Дарья. Они волнуются. Но знают: ни остановить ее, ни прервать, ни намекнуть на то, что она больна и силы на пределе, не удастся. Это ее воля – жить и действовать в том темпе, в котором она привыкла.

Эта лекция нас сдружила.

«Катюнечка, у меня есть одна идея», – так начинались ее звонки. Из Лондона, из Берлина, из Ульяновска и Новосибирска. Иногда из Израиля, куда она исчезала на химиотерапии и операции. «Катюнечка, никак не могу понять перспективы, – писала она мне оттуда, – что и за чем будет следовать, какой конкретно план лечения. И еще очень тревожно, что все вокруг меня ограничивают: это нельзя, то не рекомендуется. Очень не хотелось бы останавливаться, жить неэффективно». Через месяц мы снова встретились, в Санкт-Петербурге, где она опять согласилась прочесть «Открытую лекцию». Но все питерские библиотеки отказали Гениевой в возможности выступить: «Иностранка», ею возглавляемая, только что приняла Конгресс интеллигенции с антивоенной повесткой; дружить с Гениевой «системным» людям стало опасно.

Она, как обычно, сделала вид, что этого не заметила: не подписала принесенных ей писем в поддержку военной кампании, не ответила вчерашним коллегам и товарищам, позволявшим себе сплетничать, злословить и интриговать за ее спиной.

Свою лекцию Екатерина Юрьевна читала в Музее Ахматовой в Фонтанном доме. И это ее выступление было безупречным. Вечером мы ужинали и обсуждали планы придуманной ею библиотечной реформы, надежду на повсеместное просвещение, распространение книг, поддержку малых библиотек и «Открытые лекции» по всей России. Она мечтала участвовать во всем. «Помните, Катя, – вдруг спросила она, – как-то, когда мы с вами обсуждали мой диагноз, вы сказали: “Придумайте себе план дел, которые необходимо сделать. И подчините болезнь этому плану”. Я очень буквально восприняла этот ваш совет: у меня теперь есть план». Но представить себе, насколько масштабным окажется план Гениевой, я не могла. Сколько всего Екатерина Юрьевна успеет за те полтора года, в которые превратятся отпущенные ей два месяца жизни.

За две недели до ухода она снова приехала в Санкт-Петербург. Участвовать в «Диалогах» Открытой библиотеки. Защищать подвергшийся гонениям в России благотворительный фонд «Династия» (он занимался финансированием образовательных и просветительских проектов), закрывающийся Американский культурный центр в «Иностранке» и, наконец, право на образование и просвещение граждан России. Гениева не изменила себе: и в этом своем выступлении она была безупречна и бесстрашна. В ответ на мое пессимистическое замечание, что «большей половине граждан страны всё, о чем вы говорите, неважно и не нужно», страстно отвечала: «Катюнечка, вы не правы, просвещение – оно как воздух, этим нельзя пренебречь. Просто это очень долгий и кропотливый труд».