Екатерина Наговицына - Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР

Дверь скрипнула, выглянула Ветла:

— Хватит самоедством заниматься, заходи.

И он с огромным внутренним облегчением перешагнул порог, с ходу заявив:

— Мне кажется, знаю я, откуда эта рябь, да только давно это было и к нынешней истории не относится.

— Так знать бы наперед, откуда ноги растут, намного проще голове жить было бы, — задумчиво ответила Ветла и села в кресло. Бэл устроился напротив, отказавшись от предложенного чая, и, собравшись с мыслями, начал, как ему самому показалось, нести несуразицу, не имеющую отношения к делу:

— Мамка моя с батей поженились по молодости. Ох, и видная пара, про них говорили. Представляешь, она заядлая туристка, певунья и заводила, может, и не первая красавица на курсе в институте, но приметная. Парни внимание обращали. На свидание приглашали. Да она прямо говорила, что есть у нее уже любовь всей жизни. Тогда, видишь, верили люди в красивые отношения до гробовой доски. Ее поняли, когда она с женихом на танцы пришла. Высокий, статный, как там говорят — косая сажень в плечах, да и этого мало, появился он в форме моряка. Моряка! Представляешь, в сухопутном городе, это же фурор! Мечта девушек. То, что не совсем моряк, а курсант речного училища, — никто и не понял. В тот вечер они купались во внимании и завистливых вздохах. Свадьбу сыграли и зажили весело, легко, красиво. С любовью. Батя учебку закончил, и его распределили в Пермь на сухогруз. Мама институт заканчивать в городе осталась, но это испытание только усилило их чувства. Встречались, каждый раз как новый. Бегали по друзьям, по гостям, в походы ходили, по новым городам путешествовали, отец хорошо зарабатывал. Мама после института тоже в Пермь распределилась в НИИ, так и жили — не тужили. Через два года дочку родили, а еще через три я появился. И все вроде тоже шло замечательно. Зимой всей семьей то на лыжах, то на городской каток, то в театр, то в киношку рванем.

Но дальше все как-то тише пошло. Мама за бытом осела. Работа-дом-работа всю легкость съели. Чуть располнела, может, даже немного на себя рукой махнула. А батя как был красавцем-моряком, так еще вроде ярче стал, заматерел, да в карьере рост наметился. В общем, помню я, как в нашей семейной дружной жизни какой-то скол наметился. Отец чаще в рейсы уходить стал, мама из-за этого то грустила, то плакала, то на отца срывалась, обвиняя в загулах. И вот однажды, после долгого разговора в закрытой комнате, откуда было слышно, как мама плачет и что-то с обидой выговаривает, отец вышел как будто чужой, подошел ко мне, ладонью мазнул по голове и сказал: «Ну, бывай, старичок, ухожу я, значит. Но ты не переживай, видеться будем часто, так что даже не заметишь, что что-то изменилось». Я же, толком не понимая, что происходит, спросил, куда он уходит и почему. А он в ответ как-то странно на меня посмотрел и сказал: «Вырастешь — поймешь». Потом накинул куртку и ушел. А я заплакал. Было мне тогда всего пять лет, но я четко понял, что папка ушел от нас, от меня и что былая веселая жизнь кончилась. Из комнаты вышла зареванная мама, обняла меня, шепча, что все будет хорошо, но я-то знал своим детским умом, что не будет.

Жизнь и на самом деле как будто поблекла. Сестра больше к матери жалась, а я все ждал, когда отец вернется. Мама тоже вначале как будто бы его ждала. Вздрагивала на звонки в дверь и с надеждой в глазах бежала открывать, но это был не он. Отец вообще вновь появился в моей жизни только через несколько лет. Когда я шел не торопясь из школы, обычный такой, уже умудренный школьной жизнью первоклассник с дутым ранцем на спине, подпинывающий сменку в холщовом мешке. И вдруг меня как кипятком ошпарило — по другой стороне шел батя, держа под руку очень яркую красивую женщину. Они что-то живо обсуждали и смеялись. Я сначала обмер, а потом рванул через улицу с восторженным криком: «Папа!» Отец обернулся, оставил свою спутницу и, сделав шаг ко мне навстречу, подхватил, высоко подкинув над собой вместе с ранцем и сменкой. Ты даже не можешь представить, как я тогда бы счастлив! Все дни, наполненные тоскливым ожиданием, простил ему только за то, что он позволил побыть с ним рядом. Тогда мы пошли в кафе. Отец накупил мне разных сладостей, а себе и спутнице взял кофе. И он совершенно не обратил внимания на ее недовольно скривленные ярко накрашенные губы. А я заметил. И внутри проскользнула едкая радость от мысли, что вот она должна смертельно обидеться на папу и уйти, тогда мы с ним пойдем домой, а там мама и сестра. Ох и рады они будут! И все пойдет по-старому! Все снова станет замечательно! Но девица никак не уходила, и мое мороженое все-таки закончилось. На крыльце кафе отец опять потрепал меня по голове своей огромной пятерней и сказал: «Бывай, старичок! Увидимся!» И, подхватив под руку красотку, ушел. А я побрел домой.

Нет, тогда я уже не плакал. Большой ведь. Просто шел, как будто оглушенный. Придя домой, даже не сразу понял, о чем меня спрашивает мать. Правда, после этой встречи отец больше надолго не пропадал. Мы стали опять видеться. Он нас с сестрой забирал иногда в выходные дни и вел развлекать. Это было весело. Но, если быть откровенным, больше всего мне нравились те встречи с отцом, когда сестра не могла с нами пойти. Вот это было настоящее счастье! Как будто отец принадлежал только мне.

Потом у мамы появился друг — дядя Гриша. Он был неплохой мужик, без искры, но порядочный. Всегда приходил в гости с цветами, как он говорил, «для дам», вручая гвоздички или хризантемки маме и сестре, а мне протягивал сверток к чаю. Меня кривило от его правильности. Ничего не мог с собой поделать. А вот сестра ничего, наоборот, потянулась к нему, к его прописной заботе. Я ей как-то зло ляпнул, что купилась на цветики-семицветики. Она меня дураком обозвала. Ну да мне было все равно, я вел глухую домашнюю оборону против дяди Гриши и продолжал ждать отца, который тогда уже капитаном стал! И пусть все того же сухогруза, но каково, а! На мое пятнадцатилетие, представляешь, подарил настоящую кожаную капитанскую куртку! Меня же тогда чуть кондрашка от счастья не хватил. Помню, я тогда подарок дяди Гриши, книги, даже раскрывать не стал. Напялил на себя папкин подарок и ходил так весь вечер, светясь, как лампа в люстре. Мама тогда промолчала, но я видел, как ей горько и обидно, но это ничуть не омрачило моей безграничной пацанской радости. Как же я обожал отца!

А на лето он вдруг пригласил меня в рейс. С собой! Сестра тогда заныла, чтобы ее тоже взяли, но отец категорически отказал, сказав, что нечего молодой девушке делать на сухогрузе. Она тогда в слезы, давай его уговаривать, но отец остался непоколебим в своем решении. На радость мне, кстати. Я, помню, даже язык ей показал, а она постаралась меня треснуть по спине кулаком, да только поймай меня! Отец дал ей денег на летние развлечения в городе, она тут же успокоилась и гордо убыла. А я пошел в рейс. И ты знаешь, ничего там сверхъестественного и романтичного не оказалось. Рутина. Скука длиной в несколько недель. В один из вечеров, свесив ноги с борта и разглядывая черную речную рябь, я понял, что точно не хочу быть моряком, но тут же вспомнил сестру, когда ей отказал отец, и расплылся в довольной улыбке. Отец — мой! А она пусть и дальше дружит с дядей Гришей. После того путешествия в рейсы я больше не ходил. Батя приглашал пару раз, но я под благовидными предлогами увиливал.