Маргалит Фокс - Конан Дойль на стороне защиты [Подлинная история, повествующая о сенсационном британском убийстве, ошибках правосудия и прославленном авторе детективов]

У того, кто расследует преступление, есть три возможности для идентификации подозреваемого. Он может сделать это после преступления, проведя криминалистическую экспертизу места происшествия. Может идентифицировать его во время совершения преступления через показания свидетелей. И как бы нелогично это ни звучало, преступника можно идентифицировать до совершения преступления, нанеся упреждающий удар, призванный защитить общество. Какой метод использует сыщик — зависит отчасти от обстоятельств, отчасти от того, какие средства ему доступны. Но также это в значительной степени зависит от того, как в данную конкретную эпоху относятся к преступлению, преступникам и наказанию.

В древности и долгое время после в западной культуре преступление рассматривалось как грех. В интересах общественной безопасности однажды выявленный преступник должен был нести на себе определенный знак: вспомните Эстер Прин из «Алой буквы» и заглавную букву, написанную мелом на одежде убийцы, которого сыграл Петер Лорре в триллере 1931 года «М», поставленном Фрицем Лангом. В Средневековье преступников часто помечали знаком, соответствующим виду преступления. «Клеймение и прожигание уха как способ обозначить статус изгоя для преступника были законным наказанием в Англии как минимум с конца XIV века», — писал один историк и добавлял:

Статут о рабочих, появившийся в 1361 году, провозглашал, что беглецов надлежит клеймить на лбу буквой F (от falsity — вероломство). Закон о бродяжничестве 1547 года… велел клеймить бродяг буквой V на груди. Прожигание уха было введено в 1572 году статутом, который всех бродяг предписывал «жестоко бить плетьми и прожигать им хрящ правого уха каленым железом». По закону 1604 года неисправимых бродяг надлежало «клеймить на левом плече раскаленным железом шириной с английский шиллинг большой римской буквой R».

Такие отметины давали тройной контроль со стороны общества. Видимые клейма служили предупреждением для честной публики. Теоретически они также удерживали людей от того, чтобы вести преступную жизнь. А до эпохи более-менее распространенной грамотности и подробных записей о преступлениях они могли «считываться» представителями закона как свидетельство предыдущего приговора: подозреваемых обычно раздевали и осматривали в поисках клейма.

В средневековой Англии нежелательные лица также имели дело с системой уличного правосудия, которое было связано с понятием преступника — это слово обозначало не преступника как такового, а человека, находящегося вне защиты закона. В судебных делах той эпохи обвиняемый в преступлении (или адресат гражданского иска), который не являлся в суд и которого власти не могли найти, мог быть объявлен вне закона. Любой английский подданный, обнаруживший такого человека, имел право поступить с ним как угодно, даже убить его [29] Поскольку положение женщин в ту эпоху было и без того ниже, чем у полноценных законных граждан, с формальной точки зрения их нельзя было объявить вне закона. Однако суд, рассматривая дело, в котором подозреваемым была женщина, мог добиться того же эффекта, объявив «отверженной», по сути превратив ее в нечто вроде бесхозной вещи. . «Объявление вне закона было смертной казнью той грубой эпохи, — писали историки ХХ века. — Преследовать изгнанного и ударить его по голове, как будто он дикий зверь, было правом и обязанностью любого законопослушного человека».

Однако ближе к эпохе Просвещения понятие о преступлениях и преступниках изменилось. Преступление теперь считалось плодом ошибочного этического выбора, и удаление такого человека из общества — для длительного размышления и осознания содеянного — давало ему возможность реабилитации [30] Слово «пенитенциарный» в качестве синонима слова «тюремный», употреблявшееся в этом значении с начала XIX века, воплощает собой идею о месте наказания и размышления. В том же значении, только с более агрессивным смыслом, выступает слово «исправительный», появившееся в английском языке в середине XVIII века. . Для людей той эпохи, впрочем, главным вопросом при встрече с чужаком был тот же, что и всегда: «Кто ты, с кем мне придется иметь дело?», как сформулировал это философ Иеремия Бентам в начале XIX века.

Поскольку, согласно идеалам Просвещения, увечье и самосуд прежних веков считались негуманными, государство начало вести подробные досье на преступников. Эти записи существовали главным образом для идентификации рецидивистов. Проверка каталогов в отделении полиции или в тюрьме могла подтвердить наличие прежних преступлений у человека не хуже, чем клеймо прежних времен. Однако в этой системе был один фундаментальный изъян: она оказывалась совершенно бесполезной, если подозреваемый брал себе другое имя, и этот факт сбивал с толку стражей порядка многие десятилетия.

В 1870-х годах Альфонс Бертильон, гражданский сотрудник французской полиции, изобрел более удачный способ идентификации рецидивистов. Прибегнув к относительно новому в то время искусству фотографии, он создал то, что мы сейчас называем официальным полицейским фото: анфас и профиль, присоединенные к картотечной записи. Та же карточка в изобилии содержала информацию о размерах тела человека. В полицейском участке или в тюрьме новоприбывших тщательно обмеряли, результаты сверяли с комплектом параметров, уже занесенных в дело. Совпадение, как утверждал Бертильон, могло служить доказательством личности даже в том случае, если осужденный сменил имя.

Эта система, известная как бертильонаж, нашла широкое применение в полиции Великобритании и США. Она действительно позволяла идентифицировать некоторых рецидивистов, однако была неудобна тем, что пользоваться ею можно было только после серьезного обучения. К тому же она не срабатывала с малолетними преступниками, которые успевали вырасти в период между обмерами. И к тому же эта система могла использоваться только после преступления, когда подозреваемый уже попадал в руки правосудия.

«Научная криминология» Ломброзо была призвана обойти эти неудобства. Прочно коренясь в викторианских предрассудках, этот диагностический подход беззастенчиво учил главенствующую культуру распознавать чужаков. Однако помимо предвзятости, лежащей в основе метода, еще большая его опасность крылась в том, что признаки, идентифицирующие преступника, он уже не предлагал считывать , а выводил умозрительно .

До викторианских времен упреждающая идентификация была гораздо проще. При встрече с незнакомцем целый набор хорошо известных классовых признаков — произношение, одежда, поведение, прическа — надежно говорил о том, можно ли доверять этому человеку или лучше держаться от него подальше. Неважно, что по этим признакам нельзя было опознать преступника: они позволяли успешно идентифицировать чужака, а этого для горожан-буржуа было более чем достаточно. На взгляд сливок общества XVII и XVIII веков лучше было перестраховаться и выплеснуть вместе с криминальной водой всех младенцев низших классов.