протоиерей Александр Горский - Дневник

22 апреля. Вот и Праздников Праздник! – Но где он для души моей? Отличил ли бы его я моим внутренним чувством от других дней, если бы мне не сказали, чем надлежит представлять 22 число нынешнего Апреля? Нет! Праздник начался только еще в области моих чувств; духа он коснулся только мимолетным звуком. Здесь он дал бы себя познать в кротком наслаждении самыми высшими плодами, праздник в глубоком мире и радости, слышимой только для внутреннего слуха: там он начинается звоном, – тревогою, возмущением мира; наслаждением низшими частями, мелкими крохами празднственной трапезы – яствами, питиями, свободою веселиться с други своими и пр. – Что же я? доволен ли началом нынешнего дня? Видел ли такое довольство в ком нибудь подле себя? Увы! (как бы не желал, чтобы из моих уст в настоящий день хотя один раз слышалось это жалобное слово!) много уже видел я ныне в близком расстоянии от себя на линии праздника разных лиц; – и, Боже мой, ни единым Ты меня не вразумил, как людям доходить до истинного наслаждения оным. Только чувствую, что суетное кружение, в котором забываешь думать о себе, далеко еще от чувства празднственного. Когда объиму тебя, великий образ, предносящийся моему уму, светлого ликования, достойного сынов Божиих?..

27 Апреля. Недавний разговор с нашим о. Инспектором Филаретом о трудностях его инспекторской должности, его недоумения – как лучше действовать на студентов, имели над моею душею довольно силы, чтобы в свободный час заставить и меня посерьезнее обратить на этот предмет внимание. При сем случае вот что пришло на мысль, или лучше, (не назову это пришлыми, беглыми идеями), вот как определилось мое понятие о высоком звании инспектора здешнего места.

Он должен иметь в виду не простой надзор за благопристойностию студентов, предупреждать, пресекать их какие либо внешние беспорядки; но, проникая до самого корня всех беспорядков, стараться о переобразовании вверенных ему людей нравственном, христианском. К сему должна непременно побуждать важность их предназначения и приготовления. Они требуются прямо на высокое служение церкви; от них зависит образование всех пастырей церкви. Общество наставников духовных таким образом выше становится по своему званию каждого в своем кругу действующего священника. Итак, смотря на такую цель образования здешних молодых людей, нельзя надзирателю их, – тому, кому вверено смотрение за самою существеннейшею стороною в пастыре церкви – нравственно-духовною, ограничиваться таким тесным кругом, в каком они обыкновенно имеют обращение. Это светильник, которому недовольно того, что он издает свет, но нужно, чтобы возжег своим огнем.

Июня 20. Читали у о. Инспектора 37после экзамена небольшую рукопись, содержания очень любопытного: скончалась в Москве 7 мая сего года княгиня Анна Феодоровна Боборыкина, урожденная Голицына. Обстоятельства ее кончины с предварительными сведениями о ее жизни таковы: Анна Феодоровна была женщина добрых правил, религиозная, но не начитанная никаких книг, возбуждающих мечтательность религиозную, добрая мать и супруга; шума светского не любила, на балах была всегда лишнею; любила прогулки уединенные, на дачах или на кладбище, или в обителях Московских; любила здесь разбирать надгробия, и, еще задолго до кончины своей, просила и не раз напоминала своему мужу, чтобы не ставить над нею, по смерти ее, никакого памятника, а только образ Спасителя. Она не раз была удостоиваема благодатных сновидений: раз после несчастных родов, когда сильно сокрушалась о младенце, умершем без крещения, явился ей Иоанн Предтеча и утешал ее: „Не плачь, говорил он ей, я принимаю таких под свое покровительство: и твоего младенца я принял“. – В другой раз явился ей Страшный Суд и на оном Сам Господь, сидящий на престоле. Господь спросил ее: „Ммного ли у тебя добрых дел?“ и когда она отвечала: „Я бедная грешница“, то сказал: „Поди же кайся!“ Последняя ее болезнь была также от родов; она становилась все слабее и слабее: это было на 28 году ее жизни. Были у нее доктора – Кильдюшевский и Рихтер. 7 мая (поутру?) она изъявила желание прииобщиться Св. Таин; прощалась с мужем, детьми и домочадцами, утешала плачущих, просила всех молиться о себе Богу; потом закрыла глаза: все думали, что это было приближение к последней минуте; в сем состоянии пробыла около 1 ½ часа; на лице ее показывались судорожные движения; священник прочитал ей отходную; доктор Кильдюшевский, наблюдавший больную, увидел, что она кончается; наконец сказал: „скончалась!“ – Вдруг мнимая умершая раскидывает глаза, озирается и крепким голосом говорит: „где я? где я? – Ужели я все в том же мерзком, душном, гадком мире?“ „Ты все еще с нами“ отвечал ей муж; „или ты не узнаешь нас?“ „Да кто вы? кто ты, который говоришь со мною? Кто это окружает меня?“

„Это я, твой муж; а это – наши дети!“

„Мой муж, наши дети! – Нет, не знаю; я не была замужем, у меня нет детей!... Да какие вы уроды! Какия у вас лица! Ах, как мне там хорошо было? Зачем я опять здесь? Господи! возьми меня к себе!“

Потом, когда начали любопытствовать от нее, она сказала: „Какие вы злые! Только любопытствуете и не верите“.

Своего мужа признала мужем только тогда, когда увидев на руке его кольцо обручальное и услышав от мужа на вопрос ее об этом, что оно надето было священником при их венчании, приказала надеть и надела такое же и на свой палец. И когда после сего лекарь начал ей говорить, чтобы она успокоилась, менее говорила, приняла лекарство: то отвечала: „Какой у вас мудреный язык! что это значит: успокоилась… лекарство?... Да и кто это мне приказывает? Бог велел жене слушаться только одного мужа!“

Когда муж ее спросил: „Не приказывал ли чего нибудь с нею для него и детей их Иисус Христос?“, она отвечала: „Он велел молиться Богу, а воспитывать детей в страхе Божием“; и под сим же условием обещала ему и самому видеть Господа Иисуса. „Люблю, люблю я Господа Иисуса, говорила ожившая; дайте мне образ Его“, Подали ей образ Успения Божией Матери, потом образ Василия Парийского с мощами. „Нет, нет!“ говорила она, „надобно уважать и матерь Божию, потому что она родила Бога, – и святых Божиих; но дайте мне образ Спасителя, Искупителя моего“. И когда поднес ей муж образ Его Нерукотворенный, она с жаром осыпала его лобызаниями и заставляла присутствующих делать тоже; а когда увидела после сего, что муж ее, седши на ее постелю, оборотился задом к образу, то сделав ему упрек, заставила его поклониться пред ним.

Когда пришел в дом священник, еще не успев его увидеть в своей комнате, она уже приветствовала его и благодарила за приобщение Св. Таин; говорила, что ей после того стало гораздо спокойнее и, отослав от себя всех, просила у священника благословения. Священник прочитал над нею с возложением руки своей на главу ее умилительную молитву из требника (которая читается при приобщении больного, с частыми повторениями имени Господня!), и она скончалась! Такое состояние ее продолжалось около 9 часов. Думают, что оно было вследствие обещания покойной, данного своему мужу, – явиться по смерти своей. Г. Кильдюшевский сказал при этом случае: „Вот наша наука!... это перст Божий“… Другое при сем же случае рассказал Александр Иваныч Невоструев 38, довольно замечательное явление. В великом посте нынешного же года одна девица, купеческая дочь, объявила своим подругам, что во вторник на Фоминой неделе, в два часа пополудни, она умрет. Над нею смеялись, но она стояла в своем слове; прошла св. Пасха: девица была не совсем весела и спокойна; в понедельник Фоминой недели, когда в Москве бывает большой торг лентами, она посылала подруг своих для закупки оных на свое приготовление к смерти и была очень пасмурна. Во вторник утром была спокойна; в обед пела духовные песни. Когда еще в предыдущий день был у них доктор, примечая какую-то болезнь в этой девице, но совершенно отказываясь разузнать оную, отказывался и предписывать ей какое нибудь лекарство: то она даже сказала, что если бы он и дал ей лекарство, то она не приняла бы его. Во вторник, когда ударило два часа, она бросилась с своего места, легла на диване; кровь хлынула из нее, и она скончалась.