Борис Соколов - Истребленные маршалы

В Грузию был направлен один из лидеров меньшевистского движения, руководитель национальной гвардии Джугели. О его переброске отец узнал заблаговременно от своих разведчиков и, разумеется, принял меры: Валико Джугели был взят под наблюдение с момента перехода границы. Но всего лишь под наблюдение — арестовывать одного из влиятельных лидеров меньшевиков не спешили. Само пребывание Джугели в Грузии решено было использовать для дела. По своим каналам отец предупредил Джугели, что для Грузинской ЧК его переход границы не секрет и ему предоставлена возможность самому убедиться, что восстание обречено на провал.

К сожалению, и эта информация была расценена как провокация чекистов. Джугели решил, что ГрузЧК просто боится массовых выступлений в республике (так оно во многом и было. — Б.С. ) и неспособна их предотвратить, поэтому пытается любыми средствами убедить меньшевистское руководство в обратном.

Джугели все же был арестован, но из-за досадной случайности — его опознал на улице кто-то из старых знакомых — его официально задержали. Уже в тюрьме Джугели ознакомился с материалами, которыми располагала разведка ГрузЧК, и он написал письмо, в котором убеждал соратников отказаться от выступления. Ни за границей, ни в самой Грузии к нему не прислушались. Восстание меньшевики все же организовали, но, как и следовало ожидать, армия его подавила, а народ понес бессмысленные жертвы, которых вполне можно было избежать. Если бы Орджоникидзе вмешался, кровопролития еще можно было не допустить, потому что в первые же часы все руководители восстания были арестованы, склады с оружием захвачены. По сути, армия громила неуправляемых и безоружных людей».

Казалось бы, сыну выгодно представить отца в выгодном свете. Вот и придумал красивую сказку про Лаврентия Павловича — гуманиста, всеми силами стремившегося не допустить напрасного кровопролития. Тем более что существуют слухи (только слухи, документов на сей счет до сих пор не опубликовано), будто как раз своей жестокостью при подавлении грузинского восстания Берия заслужил внимание и благосклонность Сталина. Однако существует документ, который заставляет с большим доверием отнестись к сообщению Серго Лаврентьевича. В конце уже цитировавшейся автобиографии 1923 года, написанной накануне восстания, Берия просит ЦК предоставить ему возможность продолжить образование в техническом институте, поскольку видит свое призвание именно в этой отрасли знаний и имеет уже законченное специальное техническое образование и сможет отдать свой опыт и знания советскому строительству именно в этой области, а партия сможет после завершения учебы использовать его там, где сочтет нужным. Дело в том, что к моменту своего отъезда из Баку в Тифлис в 22-м году Лаврентий Павлович успел закончить два курса Бакинского технического института, в который было преобразовано прежнее техническое училище в 1920 году. Учился Берия, надо полагать, достаточно формально, поскольку был поглощен работой в ЧК и ЦК, но экзамены и зачеты видному чекисту ставили весьма либерально. В 1921 году Лаврентия Павловича даже собирались командировать в Бельгию для изучения технологии нефтедобычи, но потом передумали и направили на оперативно-чекистскую работу, где он к концу 23-го достиг немалых успехов. И вдруг Берию охватывает тяга к техническим знаниям с вероятным последующим переходом на хозяйственную работу. Ради этого он готов оставить так успешно начавшуюся чекистскую карьеру. Не странно ли? Думаю, что единственное логичное объяснение здесь следующее. Лаврентий Павлович осенью 23-го знал о готовящемся восстании и не сомневался, что оно будет потоплено в крови. Вероятно, ему не хотелось участвовать в бессмысленном уничтожении земляков-грузин. Поэтому и пытался предотвратить выступление, хотя и понимал, что шансов на это мало: не было у меныпе-виков доверия к чекистам. А заодно пробовал вернуться в Баку в институт, чтобы не участвовать в будущей расправе над повстанцами. Не получилось.

Если бы старшие товарищи удовлетворили тогда просьбу Лаврентия Павловича, его судьба сложилась бы гораздо счастливее. Стал бы Берия со временем видным руководителем нефтяной промышленности, со временем, наверное, дорос бы до заместителя или даже первого заместителя главы правительства, а во времена Брежнева тихо ушел на покой персональным пенсионером союзного значения. Не было бы рокового выстрела в бетонном бункере штаба Московского военного округа в 53-м, завершившего его жизнь, но не было бы в той жизни и руководства карательным ведомством после Ежова и атомным проектом. Не стал бы Берия маршалом и не вошел бы в Большую Историю, пусть, по мнению многих, и со знаком минус.

Рискну высказать и совсем крамольную мысль. Лаврентий Павлович понимал, что чекистская работа — дело грязное, и у молодого студента в ту пору не очень лежала к ней душа. Вот и попытался перейти на работу более чистую, к которой имел склонность еще до революции. Но стать инженером-нефтяником не удалось. А потом власть развратила юношу, да и выйти из системы он уже не мог. А когда попытался в 53-м эту систему реформировать, слишком поздно понял, что плата за выход — жизнь.

С несостоявшейся поездкой в Бельгию связана женитьба Берии. Вот что рассказала об этом в годы перестройки его вдова Нина Теймуразовна Гегечкори: «Я родилась в семье бедняка. Особенно трудно стало матери после смерти отца. Росла я в семье родственника — Александра Гегечкори, который взял меня к себе, чтобы помочь моей маме. Жили мы тогда в Кутаиси, где я училась в начальной женской школе. За участие в революционной деятельности Саша часто сидел в тюрьме, и его жена Вера ходила встречаться с ним. Я была еще маленькая, мне все было интересно, и я всегда бегала с Верой в тюрьму на эти свидания. Между прочим, тогда с заключенными обращались хорошо (это свидетельство, очевидно, противоречит утверждению самого Берии в автобиографии 23-го года, будто в Кутаисской тюрьме были невыносимые условия. — Б.С. ). Мой будущий муж сидел в одной камере с Сашей. Я не обратила на него внимания, а он меня, оказывается, запомнил.

После установления Советской власти в Грузии Сашу, активного участника революции, перевели в Тбилиси, избрали председателем Тбилисского ревкома. Я переехала вместе с ними. К тому времени я была уже взрослой женщиной, отношения с матерью (имеется в виду приемная мать — жена Саши Вера. — Б. С.) у меня не сложились.

Помню, у меня была единственная пара хороших туфель, но Вера не разрешала мне их надевать каждый день, чтобы они подольше носились. Так что в школу я ходила в старых обносках, старалась не ходить по людным улицам — так было стыдно своей бедной одежды.