Анатолий Медников - Путь наверх

— Какой у нас идет грунт, Володя? — спросил он Супруна.

— В основе хороший песок, но вот попадает чертова глина, — Супрун огорченно вздохнул. — С карты уже телефонят, грозят остановить прием.

Глина, попадавшаяся в карьере, не годилась для намыва в тело плотины. Зато песок, спрессованный с помощью чудесной силы воды, его транспортирующей, формировался на дамбе в плотную, надежную и крепкую массу. Таким образом, известное выражение «строить на песке» претерпело в практике строительства интересную метаморфозу. Плотину возводили именно из песка и — впервые в мировой гидротехнической практике — на песчаном основании.

Багер казался особенно напряженным, и движения его приобретали энергичную резкость и решительность в те минуты, когда оползни с грохотом рушились в воду, грозя завалить глыбой грунта раму снаряда. Тогда, используя волну от обвала, он быстро отводил судно назад, затем, приближаясь, снова опускал на дно фрезу разрыхлителя, «шел на углубление». Вот эту отлично отработанную технику маневрирования — одну из составных частей искусства багера — несколько минут наблюдал Михайлов, молча стоя рядом с товарищем.

Дверь в багерскую со стороны палубы была приоткрыта, и туда проникал прохладный ветер вместе с похожим на гулкий морской прибой ночным шумом стройки.

— Ну, как занятия, Виктор? — спросил Супрун, оглядываясь на командира. Обычно он называл его: Виктор Иванович, а обращаться по имени разрешал себе только вне судна или когда старые друзья оставались вдвоем.

— Медленно. Не выдерживаю сроков! «Горю». Летят мои обязательства, — сказал Михайлов.

Супрун тоже готовился к приемным экзаменам в строительный институт, собираясь осенью для этого съездить в Москву, и Михайлов знал: весь экипаж следит за тем, как учится он, командир судна.

— А ведь у нас почти все учатся: ты и я — в институтах, Кузнецов — в МГУ, Кононенко — в десятом классе школы рабочей молодежи, Акусок — в седьмом, Шохин, Мысов и механик Киреев — там же. Прямо плавучие средняя и высшая школы, — улыбнулся Михайлов.

Супрун сказал, что ему очень трудно выкраивать время для занятий, а с разворотом летних работ будет еще труднее.

— И у меня тоже — доверительно сказал Михайлов. — Иногда думаю: не бросить ли? Мы на стройке, отдаться ей целиком — оправдание как будто есть. Кто осудит? Но потом поразмыслю еще, бросить жалко и стыдно, а не бросить, — будет очень и очень тяжело.

— Верно, — кивнул Супрун.

— Вот и кое-кто из моих знакомых подсказывает, — продолжал Михайлов, — что с учебой можно повременить. Мне в марте исполнилось двадцать пять. Еще молод, а учиться никогда не поздно.

— Бросать, я думаю, нельзя — именно потому, что мы на такой стройке, — сказал Супрун. — Я сам иногда сомневаюсь: не повременить ли? И говорю себе: нет!

Где-то впереди, в забое загрохотало, и волна подбросила нос судна вверх. Супрун, чуть откинув назад корпус, быстро нажал на пульте несколько кнопок, и глубокая складка легла на его широком лбу между чуть сдвинутых темных бровей.

Михайлов помолчал и потом, зайдя сбоку, внимательно посмотрел в лицо Супруна, сосредоточенное и чуть раскрасневшееся от напряжения, и еще долго вглядывался в черты друга, точно нашел в них что-то новое и интересное для себя.

К полуночи собрались тучи и грянул первый весенний ливень с грозой. Синие молнии прорезали темное зеркало Дона. При вспышках вдруг выплывала из темноты степь, точно заштрихованная косой и тонкой сеткой серебряных нитей дождя.

Капли дробно стучали по крыше багерской, сливаясь с шумом моторов, когда Михайлов вышел на палубу.

— Люблю грозу в начале мая! Вот она, увертюра к открытию весны. Поздравляю, Володя! — крикнул он в рубку.

Молнии вспыхивали над плотиной. Они почти не прибавляли света в залитый электричеством котлован, и казалось, что это длинные жаркие огни электросварки над вершинами портальных кранов, над самым гребнем плотины, вознесенной в небо.

— Ты знаешь, Володя, я позиций сдавать не собираюсь, — крикнул с палубы Михайлов. — Институт не брошу, нет! Не имею права.

Все лето земснаряд Михайлова намывал четвертую и пятую карты правобережной части плотины. Гигантским полукольцом она уже поднималась над степью, и верхняя плоскость ее была настолько широка, что там проектировалось проложить полотно железной дороги. Ближе к Дону гребень плотины поднялся особенно высоко.

Экипажи земснарядов работали так дружно, что на участке Капкова отметка была достигнута в августе, а Михайлов выполнил обязательство еще раньше — 28 июля. И уже в сентябре он возвел свои пикеты до высшей проектной отметки, сдав государственной комиссии первый на строительстве километр готовой плотины.

Никто из экипажа не прерывал в эти дни своей учебы. А в середине июля, в самый разгар летних решающих работ, старший багермейстер Супрун и с ним еще несколько техников и багеров с других земснарядов стали собираться в Москву держать экзамены в инженерно-строительный институт.

Супрун уехал в Москву на месяц, но конкурсных испытаний не выдержал и вернулся на стройку как раз к ответственному периоду подготовки к перекрытию русла Дона… И Кузнецов, и Кононенко, и Михайлов, которые в течение месяца по ночам делили между собой его вахты, радостно встретили товарища.

— Ну, друг Володя, — сказал Михайлов смущенному и не скрывавшему своего огорчения Супруну, — не сдавайся. Провалился по математике — это тебе урок. Злее будешь. А в следующем году на экзамены поедешь вместе с Пашей Кононенко. Мы его тоже к тому времени подготовим в студенты!

Из дневника Михайлова:

«…Сегодня первый день нового учебного года в школе, построенной на берегу будущего Цимлянского моря. Я увидел, как пожилой строитель вел по дороге в школу крохотную девочку в белом переднике, с косичками и бантиками, и подумал о том, что у меня скоро будет сын или дочь и как было бы хорошо вот так же повести их в школу… Я сказал об этом Ане, которая шла со мной рядом. Потом мы размечтались и едва успели сесть на попутную машину Ремзавода».

Я сидел в каюте Михайлова, перелистывая его дневник, в то время как сам он вместе с механиком Акуском в машинном трюме занимался переборкой одного из электромоторов. Дневник Михайлов вел уже давно, но нерегулярно и бегло, как человек, которому каждый день не хватало нескольких часов в сутки.

Коротенькие, непритязательные эти записки раскрывали интересные черточки характера самого начальника земснаряда. Но в то же время это была своего рода летопись жизни экипажа и документ производственного опыта, который Виктор Иванович, заглядывая далеко вперед, надеялся использовать на других стройках.