Николай Котляр - Именем закона

Итак, снова оборона... Войска зарывались в землю. Командарм требовал:

— Окопы в полный рост, ходы сообщения — глубокие и по всей линии обороны, землянки — в четыре-пять накатов. Днем на переднем крае никакого движения, вне укрытий — ни одной души. Для всяких дел есть ночь...

...Наши дни и ночи уходили на изучение бесчисленных материалов и дел о фашистских злодеяниях, на допросы и очные ставки, на изобличение фашистских чиновников и офицеров, их пособников — полицейских, бургомистров, карателей, по-собачьи верно служивших оккупантам.

Среди немецких военнопленных, захваченных в Польше, особенно среди солдат, скрывалось немало эсэсовцев, гестаповцев, комендантов городов, начальников лагерей. Они увиливали от прямых ответов, лгали, обещали «помогать» Красной Армии. Вчера беспредельно верные Гитлеру, безоговорочно, со слепым рвением выполнявшие любые его приказы, видевшие в фюрере божество, свою карьеру и судьбу, сегодня кляли его, поносили самыми черными словами, предлагали свои услуги, в исступлении кричали: «Хайль Зовьетуньон!»

Мы часто задавали себе вопрос: за что воюет немецкий солдат, офицер, генерал, немецкая армия? Ради чего гитлеровцы создали освенцимы, дахау, маутхаузены, заксенхаузены, сооружали газовые печи, оборудовали душегубки? Кто и как пробудил в сознании немецкого солдата самые темные животные инстинкты, превратил его в изувера, внушил, что он, немец, принадлежит к особой, высшей расе и ему позволено уничтожать целые народы, сокрушать города, села, убивать женщин, детей, стариков, беззащитных военнопленных, добивать раненых?

Сотни гестаповцев, эсэсовцев, штурмовиков, больших и малых чинов, просто чиновников и офицеров гитлеровского рейха были допрошены нами. И не было ни одного случая, чтобы мы встретили пусть даже фанатика, но во что-то глубоко верующего, чему-то приверженного, имеющего какой-то идеал. Лакейское пресмыкательство, никакой веры ни в сегодня, ни в завтра, неукротимая жажда существовать, жрать, обладать женщиной и ради этого — готовность на любое преступление, на все, что угодно, лишь бы уйти от смерти, вымолить жизнь...

Был такой случай. Во второй половине дня 4 февраля прокуратура, трибунал, часть политотдела перебирались к новому месту расположения штаба армии. Следовали на грузовых и легковых машинах. Впереди — машина с охраной, за ней — легковые, и замыкала колонну вторая грузовая машина, и тоже с охраной. На этот раз ответственность за порядок и безопасность передвижения возлагалась на военную прокуратуру...

Успех наступления притупил настороженность. Шли мы сзади боевых частей. Гитлеровцы были отброшены за Одер, и никто серьезно не тревожился за безопасность передвижения. В сумерках машины вошли в лес. Пройдя минут 15—20 по намеченному маршруту, мы, чтобы сократить путь и быстрее выехать на шоссе, свернули влево на проселочную дорогу и неожиданно столкнулись с идущей навстречу колонной немецких солдат. Трагическая развязка казалась неизбежной. Выхватив автоматы, мы спрыгнули в кюветы. Но немцы шарахнулись к обочине дороги, побросали оружие, подняв руки, закричали:

— Не стреляйте, Гитлер капут!

Вместе с солдатами сдались в плен капитан и лейтенант. На допросе они кляли Гитлера, фашистов, войну. Я спросил у лейтенанта:

— Вы воюете с 1940 года. Были на территории Польши, Франции, Украины, Белоруссии. Вы тогда так же думали о Гитлере и войне?

— О, то было другое время, — поспешно ответил лейтенант, — тогда все было для нас: целые города, магазины, квартиры, женщины...

— Почему вы не стреляли, не пытались расправиться с нами? — задал я вопрос капитану.

— Я подал команду — не стрелять... — ответил тот. — Что было бы с нами, если бы мы вас прикончили? Ваши бы потом уничтожили нас.

— Но ведь война...

— А за что мне теперь воевать? За шлюху Гитлера и таких свиней, как Геринг, Гиммлер, Борман, Кейтель? Нет, с меня довольно. Хватит того, что они прокакали Германию... Мне бы только уцелеть, только бы выжить! Под Мюнхеном у нас с отцом мастерская по ремонту автомобилей, и мне этого вполне достаточно... Будь прокляты те, кто подбил нас на большее!

В те дни возникало немало неожиданных ситуаций и в прокурорской работе. Как-то привели худенького, с живыми черными глазами, обросшего рыжей густой щетиной красноармейца, а с ним двух девушек, угнанных в сорок первом фашистами с Украины и работавших у немецкого помещика.

— Задержан в поместье, — доложил патруль. — Неделя, как дезертировал из части. С ним — две лошади, военное имущество — хомуты — и вот эти барышни.

Я проверил документы бойца. Он оказался ездовым 1010-го полка 266-й стрелковой дивизии Фоменко Трофимом Филипповичем.

— В дезертирстве?

— Никак нет... Добро оберегаю...

— Какое добро?

— В пяти-шести километрах отсюда более двухсот коров не доены и не кормлены. Мы с Дуней и Машей их доим и немного кормим.

— Кто вам поручил это?

— Да никто. Произошло это случайно. Наш полк двигался ночью, я ехал с обозом и малость задремал. Очнулся — ни обоза, ни людей. Лошадь стояла перед большими воротами. Я сразу сообразил, что это немецкое поместье, и здорово перетрусил: вдруг там немцы... А у меня ни автомата, ни гранат — одна винтовка. Потом слышу — рев, да такой, аж за душу хватает! Сообразил — коровы. Значит, брошено поместье. А что делать корове без людей? Хоть подыхай, вот она и ревет... Зашёл во двор — ни души. Я к сараям, открыл одну дверь, другую — коровы ко мне. Вымя у каждой почернело — молоко, значит, перегорело. Мне так жалко стало... Сначала выдаивал один, прямо на землю, а потом вот они подошли, землячки наши. Так я им и приказал: «Ни шагу дальше, оставаться при мне, спасать будем скотину...»

— И сколько дней вы спасали?

— Дней пяток, потом пошёл искать комендатуру, а там говорят, что я дезертир злостный. Плохо, видать, дело обернулось..

— Да, неважно, — подтвердил я, — ведь это действительно похоже на дезертирство.

— Да что вы, товарищ прокурор! Я ведь колхозник. Разве можно такое, чтобы скотина дохла? Какое ж тут дезертирство?

Пожурив «дезертира», я направил его в часть. Но то, о чем он нам рассказал, заставило о многом задуматься. В полосе наступления нашей армии оказались сотни поместий и усадеб, брошенных немцами. Тысячи коров, свиней, овец, птиц, голодные, непоеные понуро бродили по полям и перелескам, улицам пустых сел — гитлеровцы угнали на запад бывших хозяев. Такие трофеи, как продукты, военное снаряжение, обмундирование, сразу же брались на учет специальными командами, созданными при тыловых частях армий, корпусов, дивизий. Но как поступать со скотом?

Как-то, проезжая по шоссе, мы обратили внимание на старшину, потрошившего на обочине коровью тушу.