Алексей Эйснер - Двенадцатая интернациональная

Мы заняли очередь за бельгийцами. В глубине помещения я увидел Лягутта, жестикулирующего в компании таких же типичных, как он, представителей парижских предместий. Заметив нас, он вскочил и подошел поздороваться, заверяя, что его друзья сейчас уйдут и уступят нам свои стулья. Уже выходя, Лягутт познакомил меня с черноглазым, чернобровым и круглолицым молодым французом.

— Тоже парижанин, состоит в Коммунистической молодежи, его фамилия Белино.

Я пожал большую и сильную руку Белино, который, пощипывая тоненькие усики, с приятной улыбкой слушал Лягутта, объяснявшего ему, что я русский, но не советский русский, а белый русский, то есть не белый русский, а, одним словом, бывший белый русский!..

Прижавшись из-за тесноты друг к другу, как влюбленные, мы вдесятером просидели над порто с содовой около четверти часа, но даже за такое короткое время на земле наступил мир, в человецех благоволение, и волк пасся рядом с ягненком, — Иванов во всяком случае ни словом не задел Дмитриева. Мы с наслаждением провели бы так и четверть дня, но в дверях ждали другие жаждущие.

После завтрака (он состоял все из той же сдобренной жестким мясом разваренной турецкой шрапнели, но в связи с прибытием пополнения отпускался в две смены и опоздал еще больше, чем всегда) мы вышли на залитый солнцем плац. Везде, где была тень, люди собирались в кучки. Звучали песни на разных языках. Облюбованную нами завалинку уже заняла сплоченная группа немецких эмигрантов. Отбивая такт подошвами, они на мотив припева к советскому авиационному маршу «Все выше, и выше, и выше…» в унисон пели свои слова и через строчку как рефрен с воодушевлением прибавляли возглас: «Рот фронт!» Потом, все так же стуча башмаками, начали с речитатива: «Links! links! links! links und links!»

— Прямо тебе «Левый марш» Маяковского, — усмехнулся Лившиц.

Но те громко запели: «Die Jugend marschiert…»

Осанистый пожилой немец с лицом Вагнера да еще и в берете отступил от поющих на несколько шагов и, прижав ладони к ляжкам, что-то выкрикнул. Сидевшие повскакивали, те, кто стоял, засуетились, немецкая группа построилась и принялась маршировать, высоко вскидывая колени, как когда-то ходила германская пехота. В противоположном углу плаца, неподалеку от кантины, по четыре в ряд, быстро шагали взад и вперед югославы.

— А что, если и нам потопать немного, — предложил Пьер, — скоро неделя, как мы валяемся на боку или сидим, на чем положено, сиднем. Невредно бы поразмяться, а заодно и вспомнить, как ведут себя в строю.

— И то дело, — согласился Иванов. — Коли хочешь воевать, умей саблю вынимать.

— Как вынимать саблю, нам покажут на месте. А до того хотя бы ходить не разучиться. Алеша, ты последним из нас муштру проходил, не забыл еще?

Я ответил Пьеру, что, конечно, не забыл, да и как я мог забыть, если окончил кадетский корпус в 1925 году, а вообще строевой премудрости меня начали обучать на уроках, которые так и в расписании назывались: «Фронт», еще с десяти лет, когда я в 1916 году поступил в Первый кадетский корпус в Петрограде.

— Ну, раз не забыл, покомандуй своими товарищами, да построже.

Мы отошли подальше, к казематам, где мы с Лившицем провели ночь приезда, и я отдал предварительное приказание:

— Отделение, слушать мою команду.

Смехотворное это было отделение из десяти человек вместе с отделенным, и все в штатском, но на войне как на войне, и я крикнул:

— Отделение, стано-вись!

Сперва произошла заминка. Но вот, расправив широкие плечи, Троян обозначил правый фланг, к Трояну присоединился застегнувший пиджак на обе пуговицы Ганев, к ним пристроились Иванов и Гримм, за руку подтянувший к себе Чебана, рядом с Чебаном, снисходительно улыбнувшись, стал Дмитриев, тронув Дмитриева, как положено, согнутым локтем, а носком ботинка отбросив мешающий камешек, занял свое место Остапченко, только Юнин и Лившиц никак не могли разобраться, кто ниже.

— Прекратить разговорчики! — вмешался я и, больше доверяя стародавнему солдату, чем вчерашнему студенту, распорядился:

— Юнину быть левофланговым. Р-равняйсь!

От Трояна я проверил, как выполнена команда. Начиная с середины, равнение было никуда. Осадив Чебана назад, я предложил Дмитриеву подобрать живот, а Лившицу и Юнину податься вперед.

— Юнин, забыли, что, равняясь, вы должны видеть грудь четвертого от вас? А еще старый солдат!

Вот теперь это стало похоже на шеренгу.

— Смирно!

Я обошел строй, оглядывая каждого. Первые четверо стояли как гвардейцы, но Чебан невозможно напрягался, а Дмитриев возле него держался излишне распущенно; красивее всех в стойке «смирно» был неказистый Остапченко; Лившиц не сдвинул каблуки, а Юнин задрал левое плечо. Я поправил их и вышел на середину.

— По порядку номеров… ра-ассчитайсь!.. Отставить!

Прежде чем повторить команду, пришлось объяснить Чебану и Лившицу, что, называя свой порядковый номер, следует поворачивать голову налево, дабы его расслышал следующий, а Юнину напомнить, как при этом должен вести себя левофланговый. Кое-как рассчитались.

— В две шеренги-и… стройся!

На сей раз один из двух наших безусых новобранцев, будучи пятым по порядку, слава богу, остался на месте, зато второй, Володя Лившиц, повертевшись во все стороны и сообразив, что происходит, отпрянул назад, потом зачем-то влево и стал в затылок Юнину, который как-никак представлял неполный ряд. Замешкался и Дмитриев.

Специально для него я посоветовал тем, у кого четный порядковый номер, но нечеткая память, поднапрячь ее и не забывать о нем. Потом я на себе показал, как строятся в две шеренги и что делают по команде «сомкнись!». В дальнейшем я сначала разъяснял команду, сам демонстрировал ее исполнение и лишь затем отдавал ее. Все пошло как по маслу. Еще бы. Не только командовать, но и выполнять я умел. Даром, что ли, гонял меня, тогда маленького мальчика, по необозримому плацу Меньшиковского дворца штабс-капитан Беленков, а позже — поручик Черненко по плацу огромных казарм, выстроенных в Сараеве австрийцами!

— На первый-второй рассчитайсь! — старался я. — Ря-ады-ы… сдвой! Отставить! Еще разок: ряды-ы… сдвой! Сойдет. Напра-а… оп! Шаго-ом… арш!..

Когда часа через полтора мы, изрядно усталые (а я еще и охрипший), гурьбой возвращались к столовой, по всей крепости, отдаваясь эхом от стен, разносились разноязычные командные возгласы. «Fixe!» — выдавливал из себя пропитый тенор с одной стороны. «Ми-и-рно! Поздрав на делено!» — неслось с другой.

— Всяческие команды на всех двунадесяти языках сотрясали воздух Испании во времена наполеоновского нашествия, — мечтательно заговорил Остапченко, — и это самое французское «Fixe!» и по-итальянски и по-польски, и какие-нибудь вюртембержцы здесь побывали, не говоря уже о войсках герцога Веллингтона, а когда ты прикрикнул: «Тверже ногу!» — я подумал, что российских команд на испанской земле испокон веков не звучало, так что сегодня произошло в известном смысле историческое событие…