Грант Моррисон - Супербоги [Как герои в масках, удивительные мутанты и бог Солнца из Смолвиля учат нас быть людьми]

Бунтуя против реалистического подхода – по крайней мере, к нашему детищу, – мы с Кэмероном Стюартом вдохновлялись Синдбадом, Парсифалем и Дон Кихотом. Нам нравилась идея воссоздать супергероя в контексте средневековых рыцарских аллегорий, кельтских волшебных сказок и плутовских романов, сочетая эстетику «1984» и «Заключенного» с субботними утренними мультфильмами, говорящими зверями и кислотной палитрой.

«Дайвер» задавался вопросом, каково быть героем в мире, которому герои больше не нужны, и, на мой взгляд, стал моей первой после «Флекса Менталло» современной и вдохновенной попыткой возврата к рецепту Сигела и Шустера. Однако приходилось признать, что комикс был слегка несвоевремен и обречен нравиться лишь передовым мыслителям из состава прогрессивных хипстеров – аудитории крошечной, однако высоко ценимой!

Тем не менее меня заворожила мощь и сам факт существования нарратива о победившем зле, и я вознамерился исследовать его глубже в крупном кроссовере во вселенной DC . Мне заказали завершить проект, который Дэн Дидио называл теперь своей «Кризисной» трилогией, – написать комикс «Финальный кризис». В этой серии Дэн хотел использовать персонажей «Новых богов» Кирби; я был рад, что удастся поимпровизировать на эту тему, и бесконечно счастлив, что мне достанется сам Дарксайд, абсолютный супертиран с его Уравнением Антижизни. Уравнение Антижизни изо дня в день впихивали мне в глотку газеты и телевидение, и меня от него уже воротило – воротило оттого, что мне твердят, будто мир умирает, потому что я забыл выключить в ванной свет; воротило от Финального / Финансового Кризиса, Войны и подростков-смертников, готовых самоубиться ради пошлой загробной жизни, которая, по описаниям, походила на клубную ночь со стриптизершами в лас-вегасском клубе «Мятный носорог».

Вместе с Дж. Г. Джонсом, а затем художником Дугом Манки мы взялись за комикс о том, как история эпохи рационального просвещения, сюжет о развитии и прогрессе, распадается, отступая пред хоррором о неудаче, вине и подчинении слепым властям.

Я освежил свои познания в области жизнерадостной литературы, посвященной апокалипсисам и судным дням, заново ознакомился со всевозможными откровениями, Рагнарёками и мифами о конце времен и приступил к планированию абсолютно современного Армагеддона, в ходе которого половина человеческой популяции одержима злым богом, возвестившим о своем прибытии электронной рассылкой Уравнения Антижизни и мелкими жестокостями, которые разрастаются и вот-вот поглотят весь мир. Каково это – когда умирает комиксовая вселенная, и как эта смерть прояснит нам, что мы делаем с самими собой?

«Финальный кризис», обложка Дж. Г. Джонса. © DC Comics

С моей точки зрения, «финальный кризис» бумажной вселенной DC должен был стать последней войной между «есть» и «нет», между историей и пустой страницей. Что будет, если пустота страницы возмутится качеством навязанного ей материала и воспротивится, спонтанно породив живой концепт, пожирающий повествование, – нигилистического космического вампира, мечтающего лишь высосать из мультивселенной все сюжетное сырье, распухнуть и лечь умирать под мертвым солнцем.

Я пытался показать, как вселенная DC распадается мозаикой знакомых жестов, на последнем дыхании найденных стратегий, испытанных, но на сей раз безуспешных, и в конце концов даже описания блекли, а сюжет погружался в бредовую бессмысленную бессвязность. Впрочем, должен признаться, что нервы у меня слегка сдали и бессвязность так и недотянула до идеала.

Вот что случается, пытался сказать я, когда плохие истории пожирают хорошие при вашем попустительстве. Вот каково это, когда по вашей вине Уравнение Антижизни обращает все ваши грезы в кошмары.

В конце не оставалось ничего, только тьма, Супермен, грубо сколоченная машина желаний – самый настоящий deus ex machina – и единственное желание, питающееся энергией последних остатков жизненной силы первого супергероя.

Пожелал он, разумеется, счастливого конца.

«Финальный кризис» стал бестселлером, но разделил интернет-аудиторию пополам, как меч Александра Великого. Один негодующий читатель даже уверенно предсказывал, что вскоре меня призовут к ответу за причиненное мною «зло». Очевидно, для недолюбленного фаната комиксов мера зла – не геноцид или издевательства над детьми, а элементы целостности, нарочно опущенные самодовольными писателями, невнятно телеграфированные детали сюжета и малопонятные или неоднозначные темы.

Если б хоть десятую долю кипящей праведной ярости этих анонимных фанатиков направить на борьбу с ужасами нетерпимости и нищеты, мы бы в мгновение ока очутились в лучшем мире.

Всё впереди.

Я популярный писатель, меня часто зовут на автограф-сессии, и я видел столько магазинов комиксов, сколько не приведи господь никому. В диапазоне от торговых сетей вроде «Запретной планеты» до семейных магазинов или лавок, где страшненькие укурки и чудаки торгуют травяными причиндалами.

Как-то раз я приехал в Шеффилд, постиндустриальный город тяжелого металла и готики на севере Англии. На дворе был 1989 год, и нас еще с четырьмя или пятью комиксистами рассадили вдоль стола, точно судей на комиссии по делам малолетних правонарушителей. Посмотреть на нас пожелали всего пять чокнутых личностей – каждый в каком-нибудь экстравагантном наряде, каждый чуден обликом и ненормальнее предыдущего. Был, к примеру, болезненно застенчивый, длинноволосый и дикобородый великан. Был миниатюрный персонаж вороватого вида, с поблескивающими чернейшими глазами водяной крысы. Остальные в моей памяти расплываются в эдакий бесформенный фоторобот, то ли Уоллес из «Уоллеса и Громита», то ли Панч и Джуди, и все выстроились вдоль стены, словно на опознании подозреваемых в сказочном преступлении, свидетели какового вряд ли сохранят дружественные отношения с собственным рассудком.

Они стояли молча, ждали, и неловкость росла, давила немо и недвижно, и вскоре это стало невыносимо. По нежным перепуганным глазам вспотевшего великана я видел, как у него в мозгу бешено вращаются шестеренки. Было ясно, что он полагает себя лично ответственным за всеобщее неловкое онемение. Я наблюдал, как нарастает напряжение в его теле, как он готовится к некоему первобытному взрыву, и когда взрыв случился, вышел пронзительный взвизг:

– Простите! У меня нет вопросов!

Он сделал то, на что, очевидно, были не способны все прочие, преодолел целую жизнь интроверсии и оставил след, и все тотчас закончилось рыком и рыганьем – будто последняя в своем роде тварь наконец капитулировала пред будущим и послушалась призыва к вымиранию. Затем, точно посланник иного мира из запасников Дитко, миниатюрный человечек огляделся, как бы подразумевая, что он-то понимает некую потрясающую шутку, а к остальным, которых он якобы только что заметил, не имеет ни малейшего отношения. Он был одним из нас, и примитивная граница разделявшего нас стола на козлах не могла ни уловить это, ни передать. Я, объяснил он, профессиональный писатель-комик. Затем, многозначительно блеснув глазом, он предъявил свое удостоверение в виде крошечного бумажного сверточка – пальцем толкнул его по столу ко мне.