Джим Хаттон - Меркьюри и я. Богемская рапсодия, любовь и котики

— Хорошо, — кивнул. — Давай во вторник в 10:30.

Во вторник я зашел к нему в комнату в назначенное время, но с ним был Дэйв Кларк. Фредди сказал:

— О, извини, дорогой мой, сегодня не получится. Можно перенести на другой день?

— Да, конечно, — сказал я. — Тогда завтра, в то же время.

На следующее утро я снова пришел к нему, и опять у него был Дэйв. Но на этот раз Фредди хотел довести дело со стрижкой бороды до конца.

Когда я закончил, он сказал:

— Ты знаешь, я не принимал ванну уже несколько дней.

— Не расстраивайся, — ответил я. — Мы это быстро исправим.

В таком состоянии полноценно принять ванну он уже не мог, это стало бы пыткой. Я спустился вниз и нашел Питера:

— Думаю, пора его как следует обмыть.

Фиби поднялся со мной в комнату Фредди, чтобы подготовить постель.

Кожа у Фредди была суховата, поэтому в воду мы добавили масло. В середине процесса вошла Мэри. Завидев, чем мы занимаемся, она сразу решила ретироваться. Уходя, обернулась к Фредди:

— Знаешь что? У тебя сейчас такое озорное выражение! Жалеешь, наверное, что не заставил их это сделать раньше, правда?

Фредди от души наслаждался водными процедурами — казалось, это немного взбодрило его. Надо было видеть его лицо: наивное и шаловливое, как у мальчишки. В таком приподнятом настроении мы и оставили его дальше общаться с Дэйвом. К этому времени Фредди стал больше слушать и меньше говорить.

Одна газета утверждала, что он просил Дэйва сделать все возможное, чтобы его музыку не забыли. Это не так. У него не было нужды просить об этом. Фредди знал, что его песни выдержат испытание временем. В последние недели он слушал много музыки, но собственную — ни разу. Чаще всего крутил альбом Натали Коул — старые песни о любви. Они нравились Фредди, потому что были знакомы ему с детства; я тоже их хорошо знал. Однажды он в очередной раз поставил этот альбом, и, когда зазвучала «Мона Лиза», я начал подпевать. «Ты знаешь эту песню?» — спросил он. «Конечно. Я знаю все старые песни». Он послушал, как я пою, и высказал забавную мысль: «Нам надо было записать песню вместе!»

Утро четверга, 21 ноября было для меня очень печальным. Фредди появился у окна своей спальни и крикнул мне «Ау!» в последний раз. Я чувствовал, что конец совсем близок.

В ту ночь я особенно пристально следил за ним. Он был в полудреме, и я прилег рядом. Если он чего-то хотел, легонько касался меня локтем, и я просыпался.

На рассвете сна у меня уже не было ни в одном глазу, и я тихо включил телевизор. Фредди прижался ко мне и не выпускал мою ладонь. Время от времени он мягко сжимал ее.

— Ты меня любишь? — спросил он, проснувшись. Больше, чем когда-либо, он хотел услышать, как я им дорожу.

— Да, я люблю тебя, — прошептал я и поцеловал его в лоб.

Около 6:30 утра Фредди захотел в туалет, и я, придерживая, сопроводил его. Он сел справить малую нужду, и я наклонился, чтобы дать ему опереться на меня плечами.

— Ты мешаешь! — проворчал он и больно пихнул меня локтем.

— Если я уйду, ты упадешь, — настаивал я.

Я проводил его обратно в постель, и какое-то время он сидел там молча. Потом посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь, я бы хотел кое-что увидеть.

— Что?

— Хочу спуститься и посмотреть на свои картины.

К этому времени его мышцы настолько ослабли, что он даже не мог обхватить шею того, кто нес его на руках.

— Я отнесу тебя, — сказал я.

Фредди посидел на кровати еще пять минут, собираясь с силами, затем моргнул своими карими глазами и сказал:

— Ну все, пойдем.

Он был в мультяшной пижаме и босиком. Хотя я сказал, что понесу его, он настаивал, что будет идти сам, пока хватит сил. Спускался он, держась за перила, и внезапно споткнулся. Будучи на шаг впереди, я сразу подставил руку. Но он продолжал меня отталкивать — такие акты неповиновения всегда были ему свойственны.

Спустившись с лестницы, Фредди оглядел прихожую и обнаружил, что Питер перевесил туда несколько репродукций. Несколько минут он любовался ими, а затем тихо вздохнул:

— Эх… они потрясающие.

Потом я проводил Фредди в гостиную и усадил на стул. Он и не подозревал, что в темноте прямо перед ним висит отреставрированный портрет юноши.

Одну за другой я медленно, слева направо, включал подсветку каждой картины. Наконец, очередь дошла до портрета юноши. Свет переливался, скользя по его лицу и одежде.

— Они все прекрасны, — сказал Фредди.

Но дольше всего, как загипнотизированный, он смотрел на портрет, то и дело восторженно вздыхая. Через десять минут он объявил:

— Ладно, пойдем.

Я отнес его наверх, и это было немного труднее. Возле двери он сказал:

— Я и не знал, что ты такой сильный.

— Да все ты знал, — ответил я. Он понял это в первые же дни нашей тусовочной жизни, когда я крутил и вертел его по переполненному танцполу. Думаю, этими словами он просто хотел выразить благодарность за заботу о нем.

Я спустился вниз, чтобы выключить свет, и медленно оглядел картины, как бы впитывая их в себя. Сейчас я могу с уверенностью сказать: в то пятничное утро Фредди был счастлив в последний раз. С нами снова был тот самый Фредди Меркьюри, который излучал особенную, присущую только ему ауру.

Остаток утра он еще был в сознании и прекрасно понимал, что происходит. На приватную встречу с ним прибыл Джим Бич, и сразу началась судорожная подготовка заявления Фредди для прессы о том, что он страдает от СПИДа. Я всегда сомневался, что Фредди сделал это заявление по собственной воле. Он так долго хранил молчание, и казалось странным, что теперь вдруг он решил исповедоваться, как будто чего-то стыдился. Я уверен, он не желал, чтобы его судьба стала предметом общественного обсуждения; его жизнь касалась только его самого и ближайших друзей. И я точно знаю, он не хотел, чтобы обо мне и Джо пошла молва.

Я даже не предполагал, что Фредди собирается выступить с заявлением.

Фредди заставили это сделать — таково мое мнение. Но сразу после того, как решение было принято, Фредди поручил Джиму Бичу распространить заявление в международных СМИ. Он лишил британскую бульварную прессу большого куша — первоочередного права на информацию. Фредди будто крикнул тем, кто нетерпеливо ждал его смерти: «Хрен вам всем!»

В ту пятницу я выскользнул из дома, чтобы немного расслабиться за выпивкой в «Гейт Клубе» в Ноттинг-Хилл. Вернувшись домой, направился прямиком в комнату Фредди. Он спал, а рядом с ним на покрывале примостился задремавший Питер.

Фредди проспал почти весь следующий день, вечером я снова пришел к нему. Мы лежали вместе на кровати. Он спросил, который час.

— Восемь, — ответил я.

— Скоро весь мир узнает, — вздохнул он, глядя на меня грустными карими глазами.

И я сразу почувствовал неладное.