Анатолий Найман - Рассказы о Анне Ахматовой

Илья Львович Слоштм, скульптор из тех немногочисленных, которые видят глазами и осязают пальцами линии, плоскости и объемы, выводимые пространством из самого себя, а не ваяют фантомов, похожих на человека, только вдвое или вдесятеро раздувшегося, был женат на Татьяне Максимовне Литвиновой, писательнице и художнице, Он лепил голову Ахматовой, для чего она несколько раз приезжала к нему в мастерскую на Масловку, но портрет не вполне удался, как бывает, когда натура сама по себе слишком «скульптурна». Ахматова, за свою жизнь позировавшая нескольким десяткам художников, чувствовала себя в студии непринужденно, вела себя во время сеанса профессионально. Примерно в это же время скна сказала: «Хочу видеть вашего Целкова». С художником Олегом Целковым я дружил с юности, с Ленинграда, и мы часто виделись в Москве. Я привез Ахматову в его комнату в Тушине, служившую также мастерской. Он поставил стул у стены, усадил ее и стал холст за холстом с промежутком в минуту–две прислонять к противоположной стене. Мне показалось, что она ожидала увидеть что–то более поверхностное, менее серьезное и талантливое. Когда я рассказал ей о коллажах на выставке поп–арта, ставшего тогда последним криком моды, она беззвучно пошевелила губами, считая, и произнесла: «Пятый раз на моей памяти», — возможно, к чему–то подобному ока приготовилась и сейчас. Показывая картины, Целхов болтал со мной, а она изредка роняла легкие светские реплики, которым он, делая паузу в нашем разговоре, улыбался. Когда появился «Групповой портрет с агавами», она спросила: «Это какие цветы?» Он немедленно ответил: «Такие же, какие и люди». Она внимательно посмотрела на него, он на нее, потом мы попили чай и уехали. Через несколько дней она сказала: «Поблагодарите вашего друга еще раз». Она любила быстрым росчерком рисовать на первой странице рукописи не то знак, не то букву а, и это была единственная выходившая из–под ее пальцев — если оставить в стороне почерк — графика. Однажды я пришел на Ордынку, и она, показав на восьмилетнюю внучку Нины Антоновны, игравшую в соседней комнате, рассказала, что та попросила ее что–нибудь нарисовать. «А я, когда она была совсем маленькая, что–то по ее просьбе выводила на бумаге. Но после сегодняшнего художества она вежливо спросила: «Вы разучились рисовать?» Это она научилась».

Книга Рива, «где он требует нобелевскую премию» для Ахматовой, — по–видимому, та самая, «Роберт Фрост в России», в которой он описывает их комаровскую встречу.

Меня задержали в больнице еще на несколько дней, и последняя полученная мною там записка была такая:

«Толя милый!

Сейчас уезжаю с «Легендарной Ордынки». Дала Нине для Вас Леопарди, у меня другой — подарок Лиды Чуковской. Нина объяснит Вам, почему все хорошо, а я думаю, что

За ландышевый май В моей Москве стоглавой Отдам я звездных стай Сияния и славы…

А.

12 мая 1964

Москва».

В конце этого года Ахматова поехала в Рим, оттуда на Сицилию, в Таормин (она так и не решила, как называть город: Таормин, Таормино, Таормина), затем в Катании ей вручили литературную премию. Сопровождать ее должна была Нина Антоновна, которая, пока оформлялись документы, уехала в Минск ставить в тамошнем театре спектакль, — и в сентябре ее разбил неожиданный инсульт. Ахматова тяжело и остро переживала это несчастье, сразу попросила меня слетать в Минск, я звонил ей оттуда, сообщал о состоянии больной. Болезнь приняла затяжной характер, вместо Ольшевской в Италию отправилась Пунина. Я получил за время поездки семь писем (по большей части открыток, вложенных в конверт), телеграмму, разговаривал с Ахматовой по телефону. Однажды, в Комарове, когда принесли очередную почту, я сказал про письмо из–за границы, которое находилось в пути чуть не два месяца: «Пешком шло». «И неизвестно, с кем под ручку», — отозвалась Ахматова, как бы вынося эти слова о эпиграф ко всей такого рода корреспонденции.

[Из Рима в Ленинград, почтовый штамп на конверте 7,12.64. Открытка с видом площади Испании]

«Вот он какой — этот Рим. Такой и даже лучше. Совсем тепло. Подъезжали сквозь ослепительно розово–алую осень, а за Минском плясали метели и я думала о Нине.

Во вторник едем в Таормино. Хотят устроить вечер стихов. Прошу передать мой привет Вашим родителям…

А. Ахматова».

[Из Рима в Ленинград, почтоиый штамп неразборчив. Открытка с видом площади делл'Эздера]

«Вернулись ли Вы в Ленинград? В среду мы едем в Таормино. Сегодня полдня ездили по Риму, успели осмотреть многое снаружи, но красивее того розового дня на Суворовском ничего не было. Обе здоровы.

Ахм.

/Приписка сверху ;J Привет милым ленинградцам»,

[Из Рима в Ленинград, почтовый штамп 9.12.64. Открытка с видом Пантеона]

«Жду врача из Посольства. Пусть скажет, могу ли я ехать [в) Таормин и пр. Сны такие темные и страшные, будто то, что в Вильнюсе сказала дочка Трауберга, — правда.

Где вы?

Мы еще не знаем дня вручения премии.

Звоните Аде. Пусть меня все помнят.

Ахм.» — [Из Рима в Ленинград , почтовый штамп 9.12.64. Открытка с видом фонтана Треви}

«Сегодня был совсем особенный день — мы проехали по via Appia — древнейшему кладбищу римлян. Крутом жаркое рыжее лето и могилы, могилы.

Потом ездили на могилу Рафаэля. Кажется, он похоронен вчера (в Пантеоне).

Завтра едем в Таормин. Ира две ночи подряд говорила с Аней по телефону.

Ахм.».

[Из Таормина в Ленинград, почтовый штамп 10.12.64, письмо пришло, несмотря на перепутанный адрес: вместо «проспект Карла Маркса» Ахматова написала «проспект Ленина». Открытка с видом Пантеона ночью/

«Из Таормина проездом Сегодня с утра мы уже в Таорминине [так!]. Здесь все, о чем я Вам только что говорила. Целый день дремала. Сейчас у меня был Ал–ей Алекс. Он бодр и очень заботлив. Сказал, что г-жа Манцони хочет писать мой лит. портрет. Поэтому просит, чтобы ее приняла [Над строкой приписка:] нужна библиография. Ей очевидно должна заняться Женя. Я так и знала, что Вы загоститесь в Москве. Целую мою Нину в Москве. Привет Вашим.

А.».

[Из Таормина в Ленинград, почтовый штамп 11.12,64. Открытка с репродукцией гравюры А. П. Остроумовой–Лебедевой «Крюков канал»]

«Из Таормино проездом, Ахматова. А вот и наш Ленинград. Я — почти в Африке. Все кругом цветет, светится, благоухает. Море — лучезарное. Завтра — вечер. Буду читать стихи из «Пролога». Все читают на своих языках. У меня уже были журналисты. Грозят телевизором. Пишу Нине.

Думаю о ней. Всем привет.

Ахм.

[Приписка сверху:] Ира говорит: «Позвоним когда вернемся в Рим». [Приписка сбоку:) Покупайте воскресную „Униту"».

[Из Таормина в Ленинград, почтовый штамп 12.12.64]