Владимир Губайловский - Люди мира. Русское научное зарубежье

Конечно, это не значит, что Федор Левин был плохим ученым. Скорее наоборот. Он был прекрасным ученым, добросовестно исследовавшим живую природу. Ничего удивительного, что он игнорировал гипотезу о генетической роли ДНК, которая в те времена (до 1944 года) мало кем поддерживалась, выглядела спекулятивной и вообще была сомнительна. Наука — не индустрия, а творчество. В ней вполне можно промахнуться, скрупулезно следуя правилам, или попасть в цель, осмелившись все правила нарушить.

В любом случае, «сухой остаток» от работы Федора Левина огромен. Открытия, которые он сделал, вошли в учебники и останутся там навсегда.

Жизнь Левина была не слишком долгой: он умер в 71 год, при этом начав заниматься наукой относительно поздно (несколько лет в молодости были потрачены на работу врачом). Тем не менее сделал он фантастически много. В списке его работ — больше 700 названий. Его предсмертные слова — «Слава Богу!» — были произнесены 6 сентября 1940 года и относились к новости о международном соглашении, по которому Соединенные Штаты передали Великобритании 50 эсминцев. Так Америка, еще в тот момент не воевавшая, поддерживала борьбу против Третьего рейха.

В некрологе Федора Левина, написанном уже упоминавшимся Стюартом Типсоном, есть совершенно чарующие слова: «Он был подлинным художником по части извлечения чистых соединений из смесей, казавшихся безнадежными, и был одарен почти сверхъестественной способностью заставлять кристаллизоваться такие неподатливые вещества, как растворы сахаров». Такой эпитафией мог бы гордиться любой биохимик.

Наше восприятие ученых-эмигрантов (и не только эмигрантов, конечно) неминуемо проходит через своего рода селективный фильтр. Мы запоминаем в первую очередь самых успешных — тех, кто сделал выдающиеся работы и остался благодаря этому в истории. Однако Запад вовсе не был универсальным раем для эмигрировавших ученых, особенно для тех, кто покинул Россию вынужденно. Далеко не всем из них в жизни повезло. Были и такие, кому пришлось навсегда оставить науку. А тем, чья научная карьера оказалась по-настоящему удачной, это давалось, как правило, ценой полной интеграции в научную среду своей новой родины. Зарубежных учреждений, охотно принимавших именно русских ученых, было относительно немного.

Одним из них был Пастеровский институт в Париже. Там почти 30 лет проработал Илья Ильич Мечников — крупнейший биолог, герой отдельного очерка в этой книге. Мечников никогда не порывал связей с Россией. Именно благодаря ему украшением Пастеровского института стал другой великий ученый — микробиолог Сергей Николаевич Виноградский (1856–1953), о котором вполне уместно тоже сказать несколько слов.

Главное открытие Виноградского широко известно: он обнаружил, что есть бактерии, получающие энергию за счет окисления сероводорода до серы (или даже до серной кислоты), аналогично тому, как животные и растения получают энергию, окисляя сахар до углекислого газа. Есть и другие бактерии (они называются нитрификаторами), которые получают энергию, окисляя аммиак до азотной кислоты. Ни те ни другие не нуждаются для жизни ни в свете, ни во внешнем источнике органического вещества, последнее им даже мешает. Иначе говоря, по типу питания они не имеют ничего общего ни с растениями, ни с животными. Виноградский открыл совершенно особый способ поддержания жизни, который называется хемосинтезом. Значение этого открытия, по сути, не меньше, чем если бы была открыта жизнь на другой планете. Примерно так современники это и восприняли.

Биография Виноградского — это биография аристократически свободного человека. Он учился в России, но серобактерий изучал, работая в Страсбурге. А бактерий-нитрификаторов — работая в Цюрихе. Эти исследования сразу принесли ему известность. В 1890 году Илья Мечников звал Виноградского, тогда молодого и полного сил, на работу в Пастеровский институт, но тот в конце концов предпочел вернуться в Петербург, чтобы принять предложенную ему должность в Императорском институте экспериментальной медицины. Еще лет через десять, почувствовав творческий кризис, Виноградский не только ушел из Института экспериментальной медицины, но и оставил науку вообще: уехал в семейное поместье на западе Украины, занялся там сельским хозяйством, как истинный просвещенный барин. Так бы все и шло, если бы не Первая мировая война, перешедшая в Гражданскую. Приспосабливаться к наступающему «прекрасному новому миру» Виноградский не стал и в январе 1920 года эвакуировался на пароходе из Одессы в Константинополь. Жизнь надо было начинать заново.

К этому времени Сергею Николаевичу Виноградскому исполнилось 63 года. Все его научные заслуги остались в прошлом — никакими исследованиями он уже лет 15 не занимался. Девяноста девяти людям из ста в такой ситуации осталось бы только доживать на сбережения или пенсию. Но в условиях эмиграции у Виноградского не было ни того ни другого, и он решил вспомнить свою основную специальность — микробиологию. Сразу же выяснилось, что его научный авторитет никуда не исчез. Его приглашали на работу в Софию, в Белград, в Прагу, да и в Пастеровском институте о нем прекрасно помнили, несмотря на то что Мечникова уже не было в живых. Поначалу Виноградский выбрал должность профессора в Белграде. Хорошо оборудованной лаборатории (и вообще никакой лаборатории) там не было, но зато были 50 томов немецких, то есть лучших в тогдашнем мире, бактериологических обзоров. Виноградский сел за стол и за три месяца проштудировал все эти тома. И понял, что его квалификация восстановлена. В Сербии он после этого задерживаться не стал: преподавание его никогда не привлекало, а наладить экспериментальную работу в Белграде было бы слишком трудно. Он связался с Пастеровским институтом, получил приглашение там работать — и в 1923 году переехал во Францию. С момента, когда Мечников в первый раз позвал его в Пастеровский институт, прошло 33 года.

Когда Виноградский окончательно устроился во Франции, ему было уже под 70. Пожалуй, многие современные доктора наук сочтут, что в таком возрасте, да еще и после огромного перерыва, вернуться к исследовательской работе просто невозможно. А Виноградский, получив в свое распоряжение современную лабораторию, планомерно восстановил рабочие навыки, придумал кое-какие новые методы и остался в лаборатории еще почти на 20 лет, причем отнюдь не как пережившая свое время «живая легенда», а как рядовой активный исследователь. Надо заметить, что Сергей Николаевич вообще был исследователем par excellence : он никогда не любил преподавать, почти не имел учеников, очень мало писал на общие темы — его делом была чистейшая, рафинированная наука. Конечно, возраст все же давал о себе знать; после 80 лет Виноградский постепенно перестал ставить эксперименты, но работу над своими научными публикациями прерывать и не думал. Его прославленная книга «Микробиология почвы» вышла в 1949 году, когда автору было 93 года (и вышла она, кстати, при финансовой поддержке Академии наук СССР — даже в мрачные 1940-е Виноградского там не забывали). Пастеровский институт буквально дал ему вторую научную жизнь.