Лев Левин - Жестокий расцвет

Было уже очень поздно — или очень рано? Наставала пора расходиться. Казалось, все тосты за здоровье Ахматовой сказаны. Вдруг Герман потребовал, чтобы мы вновь наполнили бокалы.

— Дорогая Анна Андреевна,— сказал он, вставая и вслед за собой поднимая всех нас.— Мы вас очень любим и хотим, чтобы вы услышали это еще и еще раз. Вы для нас всегда были и навсегда останетесь великим русским поэтом. В русской поэзии были Пушкин, Лермонтов, а теперь есть вы. Вы законная наследница их славы.

С повлажневшими глазами Герман подошел к Ахматовой и с нежной почтитель­ностью поцеловал ей руку. Анна Андреевна поистине царским жестом полуобняла его и поцеловала в лоб.

Новогодняя ночь кончалась. За окном занималось первое утро 1947 года.

"ДРУГУ ЮНОСТИ, ЗРЕЛОСТИ И НЫНЕШНИХ ЛЕТ"

После того как я летом 1948 года переехал в Москву, встречи со старыми ленин­градскими друзьями волей-неволей стали сравнительно редкими.

С Берггольц я встречался теперь то в Кисловодске, то в Коктебеле, то во время ее наездов в Москву. Однако прежних близких душевных контактов, по правде гово­ря, не возникало.

Вокруг Ольги часто толклись теперь случайные люди. Они всегда были готовы разделить с ней очередное застолье. Сама по себе она их мало интересовала. Им льсти­ло ее общество, их привлекали ее остроты — ведь потом они небрежно пересказывались в кулуарах Центрального дома литераторов: "Знаешь, старик, как здорово сказала мне Ольга Берггольц..." Подчас Ольга не знала толком даже фамилии того, кто позволял себе на нее ссылаться.

Как-то в ЦДЛ я увидел ее в компании еще недавно молодых, но уже успевших сильно состариться поэтов. Усердно наполняя ее бокал, они с жадностью ловили каж­дое сказанное ею слово. Я попытался увести Ольгу. Сначала она просто отмахивалась, а затем раздраженно попросила оставить ее в покое:

— У меня и в Ленинграде нянек хватает.

Эту раздражеиную реплику я вспомнил 29 мая 1970 года на банкете в день шести­десятилетия Ольги. Поскольку я сидел рядом, Вера Кетлинская поручила мне оберегать Ольгу от юбилейных излишеств. Эта вынужденная опека раздражала Ольгу.

— Если ты от меня не отстанешь,— в конце концов пригрозила она,— я сейчас же уеду домой.

Я испугался и отстал.

Вообще же юбилейный вечер удался на славу. Лениэтрад чествовал с в о е г о поэта. Все то высокое и гордое, что говорилось про Ольгу, было ею поистине заслу­жено и выстрадано.

Председательствовала Кетлинская, в кратком вступительном слове подчеркнув­шая, что именно она в свое время направила Ольгу на радио. С. Орлов и С. Ботвинник читали телеграммы (их было великое множество; Ольгу коллективно поздравили пи­сатели почти всех братских республик, а также М. Бажан, Ю. Завадский, А. Твардов­ский, Н. Тихонов; Р. Гамзатов почему-то прислал даже две телеграммы!).

Секретарь райкома партии Б. Андреев рассказал о том, как в 1942 году семнад­цатилетним мальчиком впервые читал стихи Берггольц и какое огромное впечатление они на него произвели. Представитель "Электросилы" сообщил, что Ольге присвоено звание почетного электросиловца, и подарил ей модель гидрогенератора, изготовлен­ного заводом для Красноярской ГЭС. Внучка легендарного И. Андреенко — это он в годы войны выдавал ленинградцам "сто двадцать пять блокадных грамм" — препод­несла Ольге роскошный букет желтых роз и с необыкновенной грацией сделала кник­сен (потом во время банкета он несколько раз повторялся по просьбе юбиляра). Oт имени Дома писателей имени Маяковского Ольге был подарен гигантский торт "в шестьдесят свечей" (зал скандировал, как на стадионе: "Мо-лод-цы!"). Сотрудница ленинградского радио Н. Паперная рассказала, что когда-то во время блокады, встретив ее на лестнице в здании Радиокомитета, Ольга протянула ей луковицу; "Возьми, тебе нужней, у тебя дети". Теперь, почти через тридцать лет, внук Н. Паперной решил вернуть Ольге старый долг и принес... большую корзину с луком.

Известный ленинградский радиожурналист Л. Маграчев только что побывал в бывшей "слезе социализма" — на улице Рубинштейна, семь. Оказалось, что по этому адресу до сих пор продолжают приходить письма на имя Ольги Федоровны Берггольц. Одно из них он тут же вручил Ольге. Потом включил старую магнитофонную запись. Мы услышали глухой, донесшийся из самых недр блокады голос Ольги, читавшей свои знаменитые строки: "Ленинград в декабре, Ленинград в декабре! О, как ставенки стонут на темной заре..."

Когда пленка кончилась, Антокольский со слезами на глазах вскочил со своего места и энергичным жестом поднял зал. Все встали. Раздалась громовая овация.

В заключение выступила Ольга.

— Сегодня я должна поклониться моим учителям — Маршаку, Чуковскому, Ахма­товой и, конечно, Горькому. Горький учил меня требовательности к себе, Ахматова — мужеству. Многому я научилась у Пастернака. На сегодняшнем празднике нет моих дорогих друзей Корнилова, Германа, Шварца, Зощенко. Низко кланяюсь им. С Герма­ном мы очень много спорили и очень дружили...

Поминая добром одного из своих ушедших дорогих друзей — Германа, Ольга и здесь не могла не вспомнить, как много спорила с ним (ведь и в стихотворении "Когда я в мертвом городе искала..." тоже есть строка: "Я знала все! Уже ни слов, ни споров...").

Заканчивая выступление, Ольга прочитала несколько стихотворений: "Борису Корнилову" ("О да, я иная, совсем уж иная!", "Перебирая в памяти былое... "), "Михаилу Светлову" ("Девочка за Невскою заставой..."), "Стихи о херсонесской подкове".

Почему она выбрала именно эти стихи?

Глубокой, неизбывной грустью прозвучали последние строки "Стихов о херсо­несской подкове":

Дойду до края жизни, до обрыва, и возвращусь опять.

И снова буду жить.

А так, как вы,— счастливой

Мне не бывать.

Я мною раз бывал на юбилеях, но такой искренности, такой нежной и благодар­ной любви к юбиляру, такого единомыслия и единочувствия с ним, пожалуй, никогда не наблюдал. Всю так называемую торжественную часть — на этот раз она была вовсе не торжественная, а глубоко человечная и трогательная в самом лучшем смысле сло­ва — я просидел с мокрыми глазами.

На банкете Ольга разместила нас с Гринбергом, как самых старых друзей, ошую и одесную.

Когда пришла моя очередь выступить, я сказал:

— Собравшиеся здесь друзья Ольги Федоровны были ее верными спутниками на том или ином этапе жизни. Одни до войны, другие — таких, видимо, особенно много — в дни блокады, третьи — в послевоенные годы. Все они могут многое рассказать о прожитом совместно. Но кто из присутствующих может рассказать, как Ольгу Федоровну вместе с ним исключали из Союза писателей и совместно восстанавливали?<���ю

Ответа, естественно, не последовало.