И Лугин - Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Мы все еще считали себя солдатами и хотели появиться в селении, как подобает военной части, — строем и с рапортом начальству. Вести строй было предложено мне, но я отказался от этой чести: покидал я лес с большой печалью. Повел нас Игнат, хорошо знавший немецкий язык, на котором мы и собирались вести разговоры с американцами.

Шли знакомой тропинкой. Постепенно привыкали к тому, что уже нет надобности прятаться. Мы, конечно, не предполагали, что американцы стреляют по всему живому в лесу. При выходе из леса отряд подтянулся и с командиром во главе вышел на открытую поляну. Немного в стороне от дорожки стоял джип, а под ним на разостланном брезенте лежал на спине солдат и ковырялся в моторе. Мы выстроились перед джипом. Солдат, услышав шаги и увидев наши ноги, вылез из-под машины и уставился на нас. Игнат бодро, строевым шагом подошел к солдату, отдал честь и отрапортовал по-немецки: «Отряд из шести человек бежавших советских военнопленных прибыл в ваше распоряжение!» Солдат, не двигаясь, с минуту смотрел на нас. Затем махнул рукой в направлении селения и снова полез под машину.

Мы были разочарованы. Ожидали большего внимания к своим особам. Но, с другой стороны, солдат ведь ничего не понял из рапорта Игната. Все другие встречные солдаты показывали то же направление. Следуя ему, мы прибыли на солдатскую кухню.

Повар, на наше счастье, оказался сербского происхождения, и мы, с грехом пополам, смогли с ним вести беседы. Но прежде всего повар сбегал к хозяйке дома, у которого стояла походная кухня, принес большую алюминиевую миску и доверху наполнил ее борщом! Я никогда не предполагал, что американцы едят борщ. Все же нас встречали по-королевски.

Съев огромную миску борща с двумя буханками белого хлеба, мы на радостях выбросили наши пресные коржи.

По словам повара, расположившаяся в деревне часть была транспортной. Мы пробудем на месте день или два, пока не соберут большую группу иностранцев. После — нас отправят в лагерь в Бельгию. Повар рассказал, что в лесу прячутся немецкие солдаты и что он и другие американцы ходят охотиться на них. Только вчера убили одного немца. По всем находящимся в лесу людям разрешается стрелять без предупреждения. Позже мы действительно видели у леса такое объявление на немецком и английском языках.

Поболтав с поваром, мы отправились посмотреть наш прежний барак. Вывеска над входом была прострелена и болталась на одном гвозде. Сам барак мало пострадал — была повреждена только крыша. В бараке жили солдаты.

Находясь в приподнято-радостном настроении, мы решили заодно уж проведать наших стражников в Кисселинге. Но при выходе из селения нас задержал молодой солдат-часовой, вероятно принявший нас за немцев. Он направил на нас автомат, и по его испуганным глазам было видно, что он начнет стрелять при малейшем подозрительном движении. Приехал джип и отвез нас к коменданту. Нас обыскали, но ничего подозрительного не нашли. Офицер заинтересовался только кольцами Григория. Григорий через переводчика-повара объяснил, что он ювелир, и в доказательство указал на свой нехитрый инструмент. Мы сообщили офицеру о летчиках, похороненных нами в лесу. Сейчас же снарядили машину. Игнат вызвался показать место катастрофы. В Кисселинг офицер все же не разрешил нам пойти.

Повар позаботился о нас. Нам выдали кое-что из одежды и обуви. Я получил почти новые брюки и ботинки.

Вечером к нам пришли совсем молодые солдаты с просьбой найти для них «фройляйн». Мы были в затруднении. Здешние немцы в общем ничего плохого нам не сделали и не хотелось никого подводить. Для отвода глаз мы указали на соседнюю деревню. Еще американцы интересовались немецкими пистолетами. Но и этого добра у нас не было.

Спали мы первую ночь на свободе на полу в пустой комнате, спокойно и крепко.

Повар не ошибся: на второй день нашего выхода из леса нас на грузовой машине повезли на север, на главную дорогу, соединяющую Кельн с Ахеном. В пути подсаживали небольшие группки соотечественников. Скоро мы подъехали к совершенно разрушенному Дюрену. Высадили нас возле станции, где за проволокой уже находились тысячи немецких солдат. Нас загнали к ним. Это было ненужное оскорбление. Распоряжались всем молодые энергичные американцы в новеньком обмундировании. Они с нескрываемой ненавистью смотрели на нас. Эти-то были хорошо информированы о нашем статусе «изменников родины» и действовали соответственно… Мы ходили жаловаться, но солдаты-чиновники только переглядывались и пересмеивались, делая вид, что не понимают ни по-немецки, ни по-русски.

В этом лагере, к нашей радости, мы встретили Василия и еще нескольких из нашей команды Согласно Василию, мы не освобождены, а просто перешли из немецкого плена в американский. Отчасти он оказался прав. Распоряжаться своей судьбой нам не было дано…

Мы присели возле группы наших девушек — бывших остовок. Внимание привлекала интеллигентного вида брюнетка в платье из белого парашютного шелка, которое было ей очень велико. Такие же самодельные платья были и на некоторых других девушках. Как оказалось позже, брюнетка была врачом. Она стала работать в лагерной больнице, а в последние дни ликвидации лагеря ее увез во Францию коллега доктор — француз.

Погода была на редкость теплая. Вдоль лагеря паровоз медленно тащил десятки груженых вагонов. На открытой платформе стоял высокий солдат и бросал в гущу немецких пленных консервные банки. Вот она разница между немцем и американцем! Немец себе такой вольности никогда бы не позволил. Пленные, толкая друг друга, старались поймать банку. Знакомая картина.

Мы также проголодались. Я ругал себя за выброшенные коржи.

Появились двое молодых солдат. Они направились прямо к девушкам. Подойдя к брюнетке, сидевшей на своем деревянном чемоданчике, солдаты стали по обе стороны и так и застыли, глядя в пространство и жуя резину. Солдатам явно было приятно побыть в женском обществе. Но что девушки могут быть голодными — солдаты не догадывались. Так они и простояли часа три до нашего отъезда.

В этот день нас еще раз загоняли в лагерь немецких военнопленных, да такой грязный, что всем пришлось стоять несколько часов по щиколотку в жидкой грязи. Под вечер нас погрузили в товарные вагоны и повезли на запад. В нашем вагоне оказались русские, французы и итальянцы. Когда поезд тронулся, наши затянули «Катюшу». После нас французы начали петь задумчиво-печальную песню, в которой мы улавливали только слово «Пари». Затем пели итальянцы известную, также печальную песню «Прощай, Рим». Кончив петь, все заулыбались, начали пожимать друг другу руки и похлопывать по плечам. Песня сближает людей.

Ночью нас выгрузили в каком-то пакгаузе с цементным полом. До рассвета мы не могли сомкнуть глаз от холода. Рано утром нас, советских, отделили от других иностранцев, погрузили на машину и повезли в Бельгию. Но с полпути вернули. Солдат, говоривший немного по-немецки, сообщил, что Бельгия отказалась впредь принимать desplaced persons (перемещенных лиц) — таково стало наше официальное наименование.