Алла Демидова - «Всему на этом свете бывает конец…»

Как, наверное, ему странно и непривычно работать с нами. Да и мы привыкли к другому. У нас тоже не бывает застольного периода, но с Эфросом надо работать почти с голоса, то есть по интонациям понимать, чего он хочет.

11 апреля 1975, пятница . Репетиционный зал. Начало 1-го акта. Играют Шаповалов, Сидоренко (Лопахин, Дуняша).

ЭФРОС. «Надо подчеркнуть, что Лопахин нежный человек. Для многих людей не имеет значения детство, а для него все помнится. А Дуняша чувствует себя виноватой. Больше пауз. Неприятные слова говорите с болью. Мы должны понять, что ему все потом можно простить. И ритм, который от него идет, переходит к Дуняше. Она нервничает, не слушает его. После слов Лопахина – замолчите на полчаса. Ожидание приезда сохраняет уже одна Дуняша. Когда Лопахин говорит про отца – накапливайте злость на себя. Все устроено не так. Это Раневской надо богатеть, а ему надо быть у нее слугой. Дуняша не слышит его, может быть, только последнюю фразу. И отвечает невпопад: „А собаки всю ночь не спали“. Все то, что копилось молча, теперь выплескивайте. Откройте то, что у вас было закрыто. Это трудное место, я пока оставлю его. Поищем верное решение потом, имейте терпение. Епиходов готовит все к приезду Раневской. Приносит цветы, потом все падает и рушится. После этого Епиходов стоит долго, полчаса. Он не знает, как выразить то, что природа создала и его, и себя плохо. Говорит Лопахину так, как будто природу создал он. Потом отдыхайте и снова к нему, как будто у вас давно спор, а эти слова только продолжение старого разговора. Он еретик, страшный еретик. Я маленький, худенький, но я беру на себя говорить правду. Чувствуйте себя обреченным говорить правду».

Моя рабочая тетрадь испещрена эфросовскими комментариями, которые я записывала по ходу репетиций. Вот, например, моя запись комментариев Эфроса в первой сцене Лопахина и Дуняши.

Лопахин. Пришел поезд, слава богу. Который час?

Лопахин волнуется, что проспал и что опоздал, может быть, поезд, и он виноват.

…Хоть бы ты меня разбудила.

Досада! Нужно сделать добро, а я проспал! Ведь ты-то не спала, могла бы меня разбудить! Кричит на нее.

Что ты, Дуняша, такая…

Мол, ты-то что волнуешься?

Дуняша. Руки трясутся. Я в обморок упаду.

Она боится – как-то ее воспримет Раневская? У нее масса новостей для Ани. (С Аней они почти приятельницы. Одного возраста. Может быть, молочные сестры?)

Епиходов ( поднимает букет, который у него упал ). Вот, садовник прислал, говорит, в столовой поставить.

Это ночью-то! Значит, и садовник не спит. Все не спят. Только Лопахин заснул.

А Дуняша в это время про Епиходова, мол, он говорит черт-те что, всегда некстати. Ей стыдно за него.

Епиходов. Сейчас утренник, мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата. Не могу. Наш климат не может способствовать в самый раз. Вот, Ермолай Алексеич, позвольте вам присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить, скрипят так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать?

Жить не могу так! Не научился! Несовместимость с жизнью, но я не ропщу. Я мужественен. А когда Дуняша приносит квас, Епиходову неудобно перед ней, что так разнервничался, – поэтому уходит.

Дуняша. А мне, Ермолай Алексеич, признаться, Епиходов предложение сделал.

И дальше ее рассказ очень быстро. Как сплетня. Как буря.

В сцене Ани и Вари в 1-м акте – Варя почти не слушает Аню, занимается уборкой. Но когда Аня говорит: «У мамочки накурено и неуютно», – Варя стихает. Мама приехала сюда несчастная!

Варя. Хожу я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека, и я бы тогда была покойной, пошла бы себе в пустынь, потом в Киев… в Москву, и так бы все ходила по святым местам… Ходила бы и ходила… Благолепие!..

Не мечтать! А очень конкретно. Давно все продумано.

Высоцкий каждый раз из Франции мне привозил духи «Диориссимо» – запах ландышей, сирени и еще каких-то цветов. Запах весны. И я потом перед спектаклем обрызгивала этими духами сцену. Не знаю, доходил ли запах до зрителей, но он мне определенно помогал. В тексте говорят о запахе пачули. «Пачули» тоже были духи, но ими в начале века душились продажные женщины. А со временем этот запах стал в шкафах отпугивать моль.

В 1-м акте, после реплики Лопахина: «Время, говорю, идет» и Гаев ему отвечает: «А здесь пачулями пахнет», Аня от бестактности этих реплик резко: «Я спать пойду…» Раневская поняла ее деликатность и успокаивает: «Ненаглядная дитюся моя. Ты рада, что ты дома?…» – на что Аня в ответ с укором: «Прощай, дядя» (мол, как ты мог про пачули при маме). Гаев это моментально понял и, извиняясь, скороговоркой: «Господь с тобой. Как ты похожа на свою мать!..» – Раневская, оправдывая Аню: «Она утомилась очень». Тут сразу вступает Варя и довольно-таки грубо пытается всех выгнать: «Что ж, господа? Третий час, пора и честь знать». Раневская ее отчитала за бестактность: «Ты все такая же, Варя. Вот выпью кофе, тогда все уйдем». Пьет, как наркотик – лихорадочно, быстро, а потом ждет, как он на нее подействует. Все с ужасом смотрят на нее. Первая не выдерживает Варя (мама сумасшедшая!): «Поглядеть, все ли вещи привезли» – уходит. Вернее – убегает. Раневская, понимая все, стала ерничать, играть в какую-то даму. Села на маленький детский стульчик на левой авансцене: «Неужели это я сижу? Мне хочется прыгать, размахивать руками. А вдруг я сплю?» А потом все бросила и очень серьезно: «Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно („нежно“ произнести, растягивая слово, лирично), я не могла смотреть из вагона (и со смешком над собой), все плакала… (И дальше очень трезво, обычно.) Спасибо, Фирс… (и т. д.)».

Лопахин стоит в стороне, наблюдает за всем, и ему очень нравится Раневская – как сидит, как говорит, и поэтому он начал в хорошем настроении: «Мне сейчас, в пятом часу утра, в Харьков ехать. Такая досада! Хотелось поглядеть на вас, поговорить… Вы все такая же великолепная». И дальше скороговоркой и в конце: «…я люблю вас как родную… больше, чем родную». Это у него вырвалось. Раневская, чтобы не слушать это признание, – мол, опять бестактность! – вспорхнула со своего стульчика и закружилась. «…Шкафик мой родной… Столик мой».

И Лопахин, торопясь, выкладывает свой проект спасения вишневого сада, который обдумал задолго. Все его внимательно слушают, как дети урок, и Гаев ничего не понял: «Извините, какая чепуха!» Раневская тоже ничего не поняла и попросила объяснить еще раз. Лопахин разъясняет более ясно, но они опять не понимают. А когда Лопахин говорит: «Местоположение чудесное, река глубокая», – но ведь в этой реке утонул сын Гриша! И ему: «Вы ничего не понимаете!» И тогда в наступившей тишине Фирс: «В прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили…» Гаев кричит, срываясь: «Помолчи, Фирс!» Но Гаев для Фирса ребенок, поэтому, не обращая на него внимания, продолжает свое рассуждение про то, как раньше было хорошо и разумно.