Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Ох, эти антракты в детском театре! Очереди у буфета, беготня по фойе, время от времени вспыхивающие драки или просто возня. Мы крутились среди этого хаоса, покрикивали, успокаивали и чувствовали свою причастность к театру.

Но главным для нас были обсуждения спектаклей. Среди нас были блистательные ребята, замечательно умевшие говорить и анализировать. Игорь Мельчук, впоследствии всемирно известный лингвист, уехавший в Канаду. Стасик Токарев и Алик Шерель – журналисты. Ежик Амбатьелло – крупный хирург. Элла Леждей – киноактриса. Позже появился Миша Шатров, побывавший до этого вместе с матерью в ссылке, будущий знаменитый драматург. Обсуждения проходили живо, горячо, интересно. Создатели спектакля внимательно слушали нас, иногда спорили, не соглашались.

А еще были вечера поэзии, встречи с интересными людьми, капустники.

На один из таких вечеров я привела папу. Он сидел за начальственным столом вместе с Сергеем Михалковым. Вечер был посвящен творчеству Симонова и Алигер. Я говорила о Маргарите Алигер и читала ее стихи. Папа на глазах расцветал от гордости и всё время кивал мне, чтобы немного успокоить, потому что я очень волновалась.

Боже, как давно это было и как светло и чисто мы тогда жили! Мы с ребятами очень подружились. Бесконечно бродили после театра по улицам и разговаривали. Все ведь жили в коммуналках, и Москва была нашим залом, кабинетом, комнатами. Нам ничего другого тогда и не нужно было. Некоторые дружбы я пронесла через всю жизнь. Витя Коршунов, Женя Лагутин, Андрей Передерий, ставший потом моим мужем и отцом моей дочери. До сих пор самая близкая моя подруга – Надя Аниканова, актриса, преподавательница в училище имени Щепкина.

Много мне дал этот театральный актив, чрезвычайно много, и я до сих пор с благодарностью и счастливым чувством вспоминаю те годы. Думаю, они во многом сформировали меня и определили судьбу.

Школу я окончила в 1952 году. Вопрос, куда идти дальше, встал задолго до этого. Одно время я романтически мечтала о географическом факультете МГУ. Мне хотелось путешествовать, открывать новые места, может быть, даже новые земли. Меня нимало не смущало, что они все уже открыты. Вокруг лежал огромный мир, а впереди огромная жизнь. Всё казалось возможным, достижимым, все трудности преодолимыми.

Все, кроме экзаменов. На географический факультет был большой конкурс, и нужно было сдавать предметы, в которых я была не очень сильна.

Потом возник в перспективе Полиграфический институт – редакторский факультет. Я даже ездила туда и узнала из разговоров поступающих, что огромное внимание обращают на грамотность. В ней я тоже была не слишком уверена.

Папа предлагал поступать в Литинститут, где у него были большие связи с довоенных времен, когда он там преподавал.

Я немного сочиняла в старших классах – стихи, рассказы, вела подробный дневник. Но, во-первых, мне тогда по наивности претил всякий блат. Хотела всего добиться сама. А во-вторых, а может быть, в главных, я так благоговела перед литературой и литераторами, что мне казалось, я недостойна учиться в таком престижном и высоко чтимом мной учебном заведении.

Школа была окончена, а куда поступать, я так и не могла решить. И тут однажды, когда мы рассуждали на эту тему с моей подругой Надей Аникановой, ее сестра Майя Харол, учившаяся в Институте кинематографии на киноведческом факультете, сказала: «А у нас в этом году идет набор на сценарно-редакторское отделение. Не получится из тебя сценарист, будешь редактором. Хорошая профессия».

Я как-то сразу загорелась желанием попробовать. Кино я тоже очень любила. Оно занимало тогда огромное место в нашей жизни. Отечественных фильмов еще было очень мало, зато трофейные!..

Майя сказала, что сама отведет меня в приемную комиссию.

До ВГИКа я добиралась одна. Первый раз прошла, проехала этот путь, который потом стал таким привычным и родным – почти на всю мою жизнь.

С Майей мы должны были встретиться у фонтана, который и до сих пор стоит у левого крыла киностудии имени Горького. Он уже тогда не работал. Для студентов он был привычным местом свиданий и разговоров. С этим фонтаном многое связано для поколений вгиковцев.

Майю я увидела еще издали. Она обнималась и целовалась с каким-то молодым человеком.

– Твой друг? – осторожно спросила я, когда она подошла ко мне.

– Нет, так, знакомый. Просто давно не виделись. Он был на практике.

Это поразило меня. Свобода нравов мне была еще не знакома. Я сразу решила, что Наде об этом рассказывать не буду.

И мы вошли в здание института, который тогда помещался в нынешнем левом крыле студии. Новый корпус еще не был построен.

Меня сразу поразила какая-то легкость и свобода, которая была разлита во всём – во встречных юношах и девушках, в том, как весело приветствовали друг друга, перебрасываясь словами на ходу, в педагогах, которые запросто останавливали студентов и расспрашивали, как идут дела, как прошло лето. В школе я не привыкла к такому общению. Там всё было чинно и по распорядку. Здесь, казалось, все знали друг друга и радовались встрече. Меня это так пленило, что еще сильнее захотелось учиться именно здесь.

Через очень много лет я вспомнила это ощущение, когда мой внук, поступив на подготовительные курсы ВГИКа, серьезно и радостно сказал мне: «Наконец-то я попал в свою среду».

У меня тоже сразу возникло такое чувство и не оставляло все годы обучения.

Но в приемной комиссии я немного скисла. Оказалось, нужно пройти предварительный творческий конкурс – подавать рассказы, очерки, рецензии на фильмы. Я испугалась. Мне казалось, всё, что я написала, слишком незрело – для домашнего употребления, на радость родным и близким. К тому же меня спросили: «Сразу после школы? На сценарный мы предпочитаем брать людей с жизненным опытом».

Майя, стоявшая рядом, сказала: но ведь в этом году набирают на сценарно-редакторский.

– А, да, – как-то не очень уверенно согласилась женщина из приемной комиссии.

Но хоть я и не отличалась особым упорством и самомнением, желание учиться именно здесь уже засело во мне так глубоко, что я решила попробовать.

Поехала домой, перечитала всё мною написанное. Да, никуда не годится. Взяла чистый лист. Тема пришла сама. Я стала писать о жизни в эвакуации, на пограничной заставе. Не без задней мысли: доказать, что кое-какой жизненный опыт у меня всё же есть. Вспомнила историю побега задержанного диверсанта, тревогу, крик «в ружьё!» посреди сеанса. Многое нафантазировала, но кое-что вошло подлинное, какие-то невыдуманные детали и подробности той нашей жизни. Позже мастера мне говорили, что именно это и покорило их.

Написала я и рецензию, и очерк, совершенно не помню, о чём. Отвезла работы и документы и стала ждать с замиранием сердца. Ждать пришлось недолго. В назначенный срок позвонила в институт, и мне буднично сказали: вы допущены.