Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

В нашей редакторской комнате вдоль одной стены тянулись полки, забитые папками со сценарными делами. Внизу у полок была такая приступочка, на которую приходящие обычно ставили свои портфели и дипломаты, как тогда называли маленькие прямоугольные чемоданчики для книг и рукописей.

Однажды в комнату набилось столько народу, что стульев не хватило, и кто-то из более молодых присел на эту приступочку. Мой стол находился у противоположной стены. В какой-то момент я подняла глаза и увидела, что полки медленно наклоняются вперед. Медленно-медленно, но неотвратимо. Я даже не вскрикнула, а как завороженная смотрела на это движение. Через несколько секунд посыпались папки. Некоторые раскрывались на лету. Другие падали на головы и колени сидящим. В первую минуту было даже страшно, а потом почему-то смешно.

Первым опомнился Хмелик. Бросился вперед и руками пытался подпереть падающие доски. Вася Аксенов пришел ему на помощь. Потом опомнились и остальные. Только Володя Амлинский совершенно потерял самообладание от страха. Потом выяснилось, что он на днях вернулся из Средней Азии, где попал в страшное Ташкентское землетрясение и навидался там такого, о чём забыть невозможно. А мы, редакторы, выскочили в коридор и начали хохотать – неостановимо и необъяснимо. Наверное, на нервной почве.

Полки, уже пустые, кое-как прислонили к стене. Потом рабочие их приколотили покрепче. Мы несколько дней разбирали завал и выбрасывали осколки посуды.

До сих пор у меня перед глазами стоит фигура тощего, как палка, Хмелика, который, как Атлант, держит на себе эту тяжесть.

Какое же это было счастливое и плодотворное время! И во многом благодаря Хмелику, веселому, талантливому, необычному человеку, который жил атмосферой творчества. Он был новатором. И именно поэтому не сгодился иным временам, пришедшим на смену оттепели, которым милы были серость, ординарность и вялое спокойствие. Сначала его довели до того, что он подал заявление об уходе из объединения. Потом постепенно стали вытеснять из драматургии и добили окончательно уже в начале перестройки, когда он воспрял, согласился на предложение стать главным редактором киностудии имени Горького и уверенно начал работу, которая оборвалась внезапно надуманным, сфабрикованным делом о недоплате партийных взносов. Его чуть не исключили из партии, и Хмелик снова вынужден был уйти, оставшись почти номинально руководителем созданного им киножурнала «Ералаш».

Всё это в конце концов сломило его. Пошли болезни, печали, уединение. Он перенес тяжелую сердечную операцию и исчез, осел в Красновидово под Москвой. Ничего, насколько знаю, не писал, ни в чем не принимал участия, ни с кем не общался, кроме соседей по даче.

Вероятно, он крепко обиделся на жизнь и на всех нас, потому что, умирая, просил, чтобы на похороны никого не звали и даже не пускали. Прорвался только решительный Валерий Кремнев. Он говорил мне потом, что это были одни из самых печальных похорон, какие он видел в жизни.

Я болела тогда и всё равно не могла бы поехать, но сразу сказала себе, что должна написать об Александре Григорьевиче, о Саше, как мы между собой его называли. Должна не из чувства долга и вины, а потому что нужно восстановить равновесие и справедливость. Смена эпох, его отход в тень и забвение не имеют права заслонить от нас тот непреложный факт, что это был один из самых блестящих людей, творивших время и создававших атмосферу эпохи. Когда-нибудь историки расставят всё по своим местам. Мы слишком субъективны и эмоциональны, наши дети и внуки – те, кто пришел за нами, – тоже, только с другим знаком. Где же истина? Она откроется потом. Наше дело – быть свидетелями, так сказать, ловцами фактов и выразителями правды в той части, в которой она для нас открыта.

В нашем объединении было снято много незаурядных фильмов: «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен» Элема Климова, «Мимо окон идут поезда» Эдуарда Гаврилова и Валерия Кремнева, «Без страха и упрёка» и «Гори, гори, моя звезда» Александра Митты и другие.

Но именно поэтому над «Юностью» стали собираться тучи.

Комитет по кинематографии не жаловал наше объединение. Мы почти всегда делали не совсем то или совсем не то, что они хотели. Кончилось крупным скандалом – теперь не припомню, по какому конкретному поводу. Хмелик подал заявление об уходе. Заявление охотно приняли. На какое-то время мы остались без главного редактора. Потом пришел Сергей Тарасов. Человек симпатичный, но руководитель, во всяком случае, для нашего объединения, никакой. На конфликты не шел, своей программы не имел. Впрочем, пробыл на посту недолго. Ушел в режиссуру. И мы опять зависли. Обсуждались какие-то кандидатуры, но ни одна не казалась нам интересной и «нашей».

И тут случилось неожиданное.

Я была в Доме творчества «Репино» на очередном семинаре. Внезапно туда приехал Юрий Федорович Солдатенко – бывший комсомольский работник, руководивший нашим объединением с момента создания. Приехал лично ко мне, как он заявил с порога. Я испугалась. И не зря. Он предложил мне занять пустующий пост главного редактора, сказав, что это единодушное решение всех штатных и внештатных членов коллегии и что всё уже согласовано с руководством студии и Комитета.

Я решительно отказалась. Я не хотела быть никаким начальником. Мне это не нравилось. Я была не уверена в себе. К тому же семья, дети, и еще я училась в аспирантуре ВГИКа – чтобы, получив ученую степень, не зависеть от единственного места работы. Надеялась писать. В общем, становиться руководителем было мне ни к чему.

Отбивалась изо всех сил, хотя было немного неловко, что человек специально приехал, уговаривает. Мне всегда было трудно отказывать, когда очень просят. Но тут я упиралась, говорила, что не справлюсь, не смогу, не сумею командовать людьми, моими товарищами по работе. И вообще, после Хмелика…

Тогда Солдатенко, которого мы между собой звали просто Солдат, выложил последний аргумент. Он сказал, что, если я не соглашусь, пришлют человека из Комитета, а это означает, что объединение, где нам так хорошо и радостно работалось, практически закончит существование в том качестве, в котором мы его любили.

И тут я дрогнула. Я поняла, что на мои плечи ложится огромная ответственность и я не смогу себе простить отказа. Сказала, что еще подумаю и утром дам ответ.

Я проплакала всю ночь, думая о непосильном бремени, которое на себя беру. А утром дала согласие.

Так в очередной раз изменилась моя судьба. Теперь уже до конца рабочих дней. Изменилась помимо моего желания, как бы свыше.

Я не испытывала никакой радости, даже радости самолюбия. Только тяжесть и страх.