Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

– А где они? В детдоме?

– А у мужа твоего. Он нас разыскал там, как уж, не знаю.

– У какого мужа? – опять холодею я, боясь поверить в новое чудо и уже ничего не понимая.

– Да у летчика этого, Володиного отца. Я же тебе говорю – разыскал он нас у деверя, как немцы ушли. Приехал на машине, бравый такой, весь в орденах. А я и не знала, что Володька от него, думала, оба от Игоря. Он мне и сказал, что Игорек погиб.

Она снова плачет.

– Обоих взял? – тускло спрашиваю я.

– Обоих. Говорит, любил я ее и буду любить. И дети ее мне оба родные. Так и растит их обоих как родных.

– А где он сейчас?

– Да здесь, в Москве. Недалеко – на Каланчёвке. Я к нему иногда захожу проведать. Хорошие такие ребятишки, ладные. Меня любят. Только и осталось теперь у меня, что они.

Потом я бреду по Сокольникам, зажав в руке записку с телефоном, ищу автомат. Вот попался один – сломанный. Вот другой – занят. Я терпеливо жду. Ноги мерзнут. Голова кружится. Наконец подходит моя очередь. Я набираю номер, отвечает какая-то женщина. Хочу позвать мужа и вдруг чувствую, что у меня пропал голос. Совсем пропал. Ничего не могу произнести.

– Алло, – говорит женщина в трубке. – Алло! Слушаю!

Я молчу. Гудки. Отбой.

Захожу в кафе. Заставляю себя выпить немного чаю. Нужно согреться, успокоиться. Пробую говорить – какой-то сип из горла.

Я иду дальше, иду, иду. Вот уже Комсомольская площадь. Я останавливаюсь, считаю до ста. Всем напряжением нервов велю себе успокоиться. Успокаиваюсь. Говорю вслух: «Алло!»

На меня оборачиваются. Я вхожу в метро, нахожу автомат, набираю номер. На этот раз к телефону подходит он.

– Алло, – говорю я. – Это я, Ася.

Он молчит, потом тихо говорит:

– Это ты?

– Да, я. Я жива. Я вернулась и хочу видеть детей.

– Где ты сейчас? – быстро спрашивает он.

– В метро на Комсомольской.

– Выходи к Казанскому, жди меня там. Я сейчас подъеду.

Я выхожу. Меряю шагами расстояние от стены до края тротуара. Он же рядом живет, зачем ему за мной заезжать? Впрочем, какое мне дело? Скорей бы увидеть детей. Скорей. Я еще не могу привыкнуть к мысли, что они живы. Уже большие, как сказала тетя Наташа. А для меня маленькие, как тогда – в сорок первом.

Подъезжает машина. Из нее выходит он. В кожаном реглане, постаревший, но еще красивый. Наверное, в больших чинах, это чувствуется по нему.

Он смотрит на меня, не узнаёт и снова ищет глазами. Я знаю, что очень изменилась, но мне сейчас не до этих переживаний. Я подхожу к нему.

– Это я, я, не пугайся.

Это потому, что в глазах у него страх. Но он мужчина крепкий, он берет себя в руки, открывает дверцу машины.

Я сажусь. Он грузно влезает за руль, но не спешит тронуться с места. Смотрит на меня и молчит.

– Поедем, – прошу я.

– Подожди, – тихо говорит он. – Тебе, видно, нелегко пришлось в жизни, но ты сама выбирала свою судьбу. Я готов был всё для тебя сделать, я бы тебя от всего защитил.

– Что сейчас об этом вспоминать? Поехали.

Но он опять медлит.

– Ты мне много горя причинила в жизни. Ты меня бросила и сына забрала. Я чуть не умер тогда. Я даже плакал. Пил и плакал.

– Я прошу тебя… Это всё так далеко. Я была уверена, что дети погибли. Я их даже не искала. А они живы. Я хочу их скорее увидеть, ты понимаешь?

– Если бы не я, дети погибли бы. Ты не представляешь, в каком виде я их застал. Дистрофия, животы вздутые. Галя просто умирала. Я их выходил, ночи от них не отходил. Все ночи между полетами. И ребята помогли. Всем полком их спасали.

Я хватаю его руку и целую ее с нежностью.

– Спасибо тебе, спасибо! Ты святой человек. Я не знаю, как за тебя молиться.

– Нет, – говорит он решительно, не отнимая руки. – Я не повезу тебя к детям.

– Почему? – не понимаю я.

– У них другая мать, моя новая жена. Она их вырастила вместе со мной. Она была официанткой в нашей столовой. Она вместе со мной не спала все эти ночи. Они не знают, что у них была ты. Галя не знает, что я не ее отец. Я люблю ее как родную. Сначала любил, потому что она твоя дочь, а потом просто полюбил.

Я молчу, осмысливая сказанное. У него трясутся руки, он ломает спички, пытаясь прикурить. Мне его жалко. Он, действительно, спас моим детям жизнь, и он любит их. Но это же мои дети, мои! Я их снова нашла.

– Едем, – говорю я.

– Ты мне искалечила жизнь, – вдруг почти с ненавистью говорит он. – Я много лет не мог опомниться. Меня дети спасли, любовь к ним. А сколько они потом болели, думаешь, эти зимы в деревне прошли им даром? Я с трудом наладил свою жизнь. Сколько раз погибал, горел в самолете. И теперь, когда всё позади и мы счастливы, являешься ты и хочешь всё сломать.

– Коля, – говорю я. – Коленька, – как никогда не называла его в жизни. – Неужели ты хочешь меня погубить? Посмотри на меня, я же всё потеряла. Я уже почти не живая!

– Зачем же ты нужна им, мертвая? И что ты им можешь дать? У них дом сейчас. У меня хорошая квартира, жена не работает, только ими занята. Они учатся. Галя в музыкальную школу ходит. Ты о них подумай.

Я вылезаю из машины, иду по мостовой, подальше от него. Он нагоняет меня, обнимает прямо посреди площади, плачет.

– Прости меня, Ася, прости. Я не хочу добивать тебя. Но что же делать?

Я молчу, прислонясь лбом к его реглану. Сколько страшных лет пролегло между нашими объятиями.

– Ну, хочешь, я прогоню ее. Будем снова жить вместе, растить детей. Я буду любить тебя, как прежде. Мы всё забудем.

– Кого? – тускло говорю я. – Кого ты прогонишь? Мать своих детей, которая их вырастила?

Он опомнился, снял руки с моих плеч.

– Прости. Ты права, я просто забылся.

Я поворачиваюсь и ухожу. Со всех сторон нам сигналят, объезжая, машины.

– Ася, – зовет он меня опять.

Я останавливаюсь, жду.

– Обещай, что ты никогда им не дашь о себе знать. Дай мне слово, что ты никогда им ничего не расскажешь.

Я смотрю на него. У него дрожат губы, дергается щека. Это он спас моих детей, он, а не я. Это он выходил их, перенес все их болезни, плохие отметки, ушибы, ссоры и неприятности. Он, а не я. Это его они ждали по вечерам и целовали на ночь. Его, а не меня. Я не виновата, но это так.

– Хорошо, – говорю я. – Даю тебе слово. Прощай.

И ухожу, больше не оглядываясь.

В комнате совсем темно, но мы не зажигаем свет.

Я смотрю на худенькую Асю Сергеевну, она закинула голову, прислонившись затылком к стене. Стоя она не сутулится. В темноте не видно морщин. Ей на вид лет тридцать пять, не больше.

– А что было потом? – шепотом спрашиваю я.

– Что было? Я поселилась в Москве, у тети Наташи. Нашли стихи Игоря, она всё сохранила. Выпустили еще одну книжку. Теперь его все знают, читают, помнят. Молодежь знает его стихи наизусть. Песни пишут. Он был большой поэт и успел немало. Тетя Наташа сама отвела меня к школе, где учились дети. Я увидела их издали. Галя совсем не похожа на Игоря. Она в меня. А Володя в отца. Я каждый день приходила к школе, потом к институтам, где они учились. Через тетю Наташу я знала всё о них. Потом она умерла, дом снесли. Я перебралась в коммуналку. Галя замужем, у нее двое детей. Теперь я хожу к садику, смотреть на них. Володя никак не женится, живет с отцом. Муж мой постарел совсем, ходит с палочкой. Он иногда замечает меня у дома, но никогда не подходит. Один раз его собака подбежала ко мне. Он стоял и смотрел. Потом вышел Володя, и я ушла. Я привыкла. Живу этим. А сегодня вот этот сон. Растревожил меня.