Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

А тем временем Милка делала всё, чтобы вернуть Андрея к жизни. При ее бесконечном участии он окончил экономический факультет ВГИКа. Работал на киностудии имени Горького директором картин. Стал спокойным, вальяжным мужчиной. Нарастил некоторый жирок и… бросил Милку, мою любимую Милку, ради молоденькой секретарши. После развода вывез всё ценное имущество из квартиры на Неопалимовском, куда Милка привезла к себе доживать нашу тетку Эмму. Как я была потрясена этим предательством! Мне казалось, пережить такое невозможно. Жизнь чудовищно несправедлива! Почему за все свои труды, старания и доброту человек получает такой удар? Помню Милку, грустно сидящую в темноте и курящую одну сигарету за другой, и острое чувство жалости и сейчас охватывает меня. Это чувство не прошло даже после того, как много лет спустя я призналась в нем Милке и она сказала, что всё было не совсем так и к моменту развода ее отношения с Андреем полностью исчерпали себя.

Последние годы в квартире на «Аэропорте» она провела довольно одиноко. Потеря слуха и зрения не давала возможности наслаждаться тем, что она любила в жизни: читать и смотреть. Лупа и слуховой аппарат стали ее постоянными спутниками. Помню, как в наших неспешных беседах на аэропортовской кухне она с такой теплотой говорила о своем внуке Вовочке, друзьях Хржановских, Алике Дормане, как радовалась их успехам, как печалилась, что со многими учениками потеряла связь. Я старалась порадовать ее тем, что кто-то из «великих» вспоминал о ней с любовью и уважением. А к ней нельзя было относиться по-другому. Жаль, что тебя нет больше с нами, моя любимая тетка Милка…

Литератор, журналист. Издавала в самиздате поэзию литературно-художественного авангарда. С 1971 г. в Израиле. Главный редактор журнала «Зеркало». Куратор (совместно с мужем, художником Михаилом Гробманом) выставок по современному русскому искусству.

Милка – двоюродная сестра моего любимого всеми папы Изи Врубель-Голубкина. Папа был гением – в восемнадцать лет окончил университет и уже в двадцать четыре защитил докторскую.

Центром нашей жизни был Столешников – за исключением полутора лет, когда в разгар борьбы с космополитизмом мы бежали из Москвы. Было это так. Ночью к нам пришел Николай Иванович, директор Геологоразведочного института, где преподавал папа, и сказал: «Изя, мне принесли документы на тебя как на космополита, но тебя здесь нет». Мы тут же собрали вещи и уехали в Кривой Рог. Там папа получил кафедру. Это было его последним местом работы: он умер от саркомы в двадцать девять лет. Мы снова вернулись в Москву.

Семья Голубкиных происходила из города Белого Смоленской области. Мой прадед, механик-часовщик, починил однажды часы Льву Толстому и не взял с него денег. В семье было семеро детей: четыре дочери и три сына.

Про бабушкиных братьев знаю мало. Дядя Абрам работал где-то бухгалтером. Дядя Давид прошел через всю войну, но не смог пережить увиденных ужасов Освенцима и повесился. Дядя Шмера жил в Твери (тогда Калинине) и остался единственным, кто не сменил имени, – Шмерл Залманович. Он был коммунистом, занимал высокий пост, во время войны попал в плен, потом скрывался и довольно долго числился пропавшим без вести. Нашли его в день моего рождения.

Сестры окончили гимназию и вслед за бабушкой, первой студенткой-еврейкой медицинских курсов Петербургского университета, Розой (Рахель) Соломоновной Голубкиной, уехали учиться в столицы.

Тетя Эмма (Эсфирь), получившая филологическое и математическое образование, была завучем в школе для офицеров и получила орден Ленина. До этого она долгое время работала завучем школы, в которой я училась в первом классе и которую окончила Милка. Муж тети Эммы, Сергей Селезнев, – сын отца Дмитрия, священника Русской вольной церкви, выступавшего против большевиков. В восемьдесят лет свекра тети Эммы посадили; после освобождения он пошел жить к своей невестке-еврейке. В наследство от него нам досталась замечательная библиотека, на которой мы с Милкой выросли: «Чтец-декламатор», «Мир искусства», Бальмонт и так далее. Сам дядя Сережа был певцом, стажером Большого театра; его арестовали, пытали, он потерял голос, стал работать бухгалтером на железной дороге, много пил и рано умер. Сын их Лёлька в семнадцать лет ушел добровольцем на фронт и погиб.

Тетя Кима (Эстер) вышла замуж за дядю Али. Али Амиросланов, азербайджанец-курд, был председателем Комитета черной и цветной металлургии СССР. Он послал моего папу в геологическую экспедицию, и папа, писавший стихи, собиравший футуристические книги, стал геологом.

Тетя Ирина (Реся), мать Милки, историк по образованию, работала экскурсоводом. Она была бесконечно предана своей любви к Луговскому, читала его стихи запоем и воспитывала дочь в восхищении перед отцом. Но в детстве Луговской появлялся у дочери эпизодически. Только когда Милке исполнилось девятнадцать, они начали много общаться, и он стал для нее главным человеком в жизни.

Обычная своей необычностью семья. Яркий пример истории зарождения новой интеллигенции. В силу тех или иных обстоятельств мужчины в нашем доме были явлением временным. Нас с Милкой растили женщины образованные, сильные и свободные. Нет, ни о каком феминизме речи не было, была лишь абсолютная независимость. Моя бабушка послала своему последнему мужу Аркадию, директору Свердловской киностудии, телеграмму: «Аркадий, две недели живу без тебя. Поняла, что это хорошо. Домой не возвращайся». Независимость и прямота. Думаю, именно эти качества повлияли на нас с Милкой больше всего. Ну и, разумеется, бесконечная любовь к литературе, царившая в доме. Это то, с чем мы стартовали во взрослую жизнь.

Кандель [3] Феликс Кандель (р. 1932) – писатель, сценарист, соавтор сценариев мультсериала «Ну, погоди». С 1977 г. в Израиле. Автор книг по истории еврейского народа. как-то мне сказал, что Милка самая потрясающая женщина, которую он встречал. Неудивительно: с самого рождения все вокруг обожали Милку. Я не была исключением, мне нравилось в ней абсолютно всё. Понимая мою страсть, на Новый год или Восьмое марта взрослые вручали купленные для меня подарки Милке, поскольку знали, что я непременно закачу истерику и потребую то, что подарили ей.

В пятнадцать лет я начала курить. Разумеется, из-за Милки. К ней всегда приходила куча народа. Пел Окуджава, поэты читали стихи. Мне было дико интересно, я стремилась быть в курсе происходящего, но меня, малолетку, прогоняли. Стараясь обратить на себя внимание, я стала стрелять у Милкиных гостей сигареты. Увидев это, тетя Эмма подозвала меня и сказала: «Ирочка, ты куришь, что очень нехорошо, но курить надо свои. Возьми денег и купи себе сигарет».