Елена Обоймина - Майя Плисецкая. Богиня русского балета

Гастроли стартовали 16 апреля. В зале, украшенном государственными флагами США и СССР, прозвучали гимны и начался балет «Ромео и Джульетта». Успех был феерический. От изобилия преподнесенных цветов сцена превратилась в живой сад» (Ольга Ковалик, «Галина Уланова»).

По приведенному фрагменту наглядно видно: гастроли открылись балетом «Ромео и Джульетта» с Галиной Улановой, а не «Лебединым озером» с Майей Плисецкой – «молодой балериной», которой в год гастролей исполнялось тридцать четыре – возраст в балете достаточно далекий от понятия молодости.

В Москву с гастролей Уланова не возвращалась раньше других, тем более «ни слова не говоря» – это было просто нереально по различным причинам. Да и человеком Галина Сергеевна слыла ответственным, чтобы пойти на подобные поступки. К концу гастролей, уступив просьбам публики, она согласилась единственный раз выступить в «Лебедином озере», но только во втором акте. Спектакль проходил поздним вечером под звездным небом в театре «Голливуд-боул». «Галина Сергеевна, зная, что это ее последний выход в роли Одетты, была очень серьезна, невероятно сосредоточенна, обращена внутрь себя… – пишет биограф балерины Ольга Ковалик. – Когда прозвучали последние звуки лебединой песни Чайковского, зрители зажгли огоньки и долго не отпускали артистов».

Насчет того, что Уланова после гастролей в США на сцену больше не выходила – факт, так же не соответствующий действительности. Галина Сергеевна продолжала танцевать и после американского турне и даже отправилась на гастроли в Китай осенью того же года вместе с Майей Плисецкой и остальной труппой Большого. Последний раз она вышла на сцену в спектакле «Шопениана» 29 декабря 1960 года, завершив этим танцевальную карьеру в свои пятьдесят и перейдя на педагогическую работу. Майя Плисецкая, при всех сложностях ее характера, к этому решению Галины Улановой никакого отношения явно не имела.

После выступлений в Нью-Йорке труппа Большого отправилась в Лос-Анджелес, затем в Сан-Франциско, Оттаву, Монреаль. Реакция американских зрителей оставила добрые воспоминания и в душе Майи Плисецкой, снискавшей на этих гастролях не меньший успех. Америка приняла и полюбила русский балет и Майю Плисецкую как одну из лучших балерин мира.

«Что еще держит память про американский дебют? Публику. Она была квалифицированна и очень добра. Ладоней и глоток нью-йоркские театралы не жалели. После окончаний актов мы выходили за занавес “Мета” (театра «Метрополитен-опера». – Авт.) бесчисленное количество раз. Мой лебединый ”уход” в конце ”белого” акта венчался такой овацией, что я утеряла нить музыкального сопровождения. Напрягала слух, замирала, но, кроме канонады аплодисментов и шквала истошных криков, ничего слышно не было. Ни одной ноты из оркестра! Я так и закончила акт лишь на внутреннем слухе.

После конца спектакля у артистического подъезда собралась толпа поклонников и поклонниц. Автографы. Улыбки. Все, как положено. Несколько человек из их числа сопровождали меня через все гастроли, через весь континент. А потом уже и через всю жизнь.

Вышла пресса. Меня хвалят. Уолтер Терри – кажется, он писал тогда в “Геральд трибюн”, – сравнивает с Марией Каллас. ”Плисецкая – Каллас балета”. А это еще кто такая? Вопрошаю Ильющенко. Она у нас во всем самая осведомленная.

– Не позорь себя, темная. Это певица. Больше не спрашивай, свою необразованность не демонстрируй…» («Я, Майя Плисецкая»).

Эти гастроли балерина запомнила навсегда. Множество приемов – богатых, торжественных. «Вечерние платья, лимузины, смокинги, ледяное шампанское, знаменитости…» Плисецкая была представлена артистической элите Штатов. Вот когда она пожалела, что не говорит по-английски! Приходилось расточать улыбки вместо слов либо переводил кто-то близкостоящий.

Балерина подружилась со знаменитым композитором Леонардом Бернстайном. Их добрые отношения продолжатся до последних дней его жизни… В Голливуде познакомилась с мировыми звездами: Мэри Пикфорд, Хамфри Богартом, Фрэнком Синатрой, Кларком Гейблом, Одри Хепберн, Генри Фонда, Иммой Сумак…

Уже на второй день гастролей ей передали привет от двоюродных братьев, которые очень хотели бы с ней встретиться.

– Майя, вам что-нибудь говорят три имени: Михаил, Лестер, Стенли?

– Говорят. Михаил – мой отец. Лестер – его старший брат. Стенли – сын Лестера.

– Вы знаете, что в Нью-Йорке у вас есть родственники?

– Знаю.

– Вы хотите с ними встретиться? Вам это не повредит?

– Уже повредило. Но я хочу с ними встретиться. Хоть сегодня. Родня…

Очевидно, это был случай совершенно особенный, позволивший Майе Михайловне забыть о том, что она не приветствует обширные родственные связи.

На следующий день за кулисами появился Стенли Плезент, двоюродный брат балерины – ее ровесник, процветающий юрист и общественный деятель.

Первое, что он произнес:

– Мой отец восемь раз смотрел фильм «Мастера русского балета». Ему нравился твой «Бахчисарайский фонтан». Этот фильм у нас шел. Ты, верно, не знаешь – отец умер…

– Знаю. 7 апреля 1955 года.

Стенли остолбенел.

– Откуда?! Кто тебе сказал?!

Через полторы недели, уже после «Лебединого» и «Каменного цветка», после отличной прессы, нью-йоркская колония американских родственников Плисецкой устроила в доме ее троюродного дядюшки Филиппа, которому шел девяносто третий год, шумный десятичасовой прием.

«Родственники – перебивают, говорят, спорят, жестикулируют по-английски. По-русски говорю лишь я да преклонный дядюшка Филипп…

Большой дом в Гринвич Вилледже переполнен людьми.

Неужто все мои родственники?..

Пытаюсь пересчитать присутствующих. Сбиваюсь. Троюродный дядюшка удовлетворенно кивает: все… Вот радовалась бы моя мать, видя эту родственную идиллию.

Но понять, кто мне кем доводится, – нет никакой возможности. Мозг не вмещает темпераментных разъяснений.

На родственном апофеозе я наконец-то одна. Без сопровождающих. Но и без этого приема московским писарям было что донести по начальству.

Все хорошо» («Я, Майя Плисецкая»).

Но, несмотря на радость от успешных гастролей, на все интересные знакомства и встречи, она очень скучала по Родиону и считала дни до окончания гастролей. В Москве Щедрин тоже зачеркивал числа в календаре, оставшиеся до ее возвращения. И вот остаются уже три, два, один долгий день… Труппа Большого возвращается в столицу.

Майя Плисецкая примеряет пачку легендарной русской балерины Анны Павловой. 1960-е гг.

«Никто не убежал. Все целы. Целехоньки. Осенью меня милостиво пожалуют в народные артистки СССР. Это был высший титул для артиста Страны Советов. Вроде спасибо скажут, что не улизнула», – напишет Плисецкая в своей книге. На одном из приемов тогдашний руководитель государства Н.С. Хрущев выразит балерине свою благодарность за то, что не подвела, не обманула доверия, вернувшись на родину. Годы спустя Майя Михайловна признается, что у нее «не хватило на это совести». Она обещала вернуться. Да и всегда хотела танцевать на сцене любимого Большого театра, несмотря на все происки многочисленных завистников и недругов. К тому же с переходом на преподавательскую работу Г. Улановой становилась первой прима-балериной – это ли не желанное и высокое положение? А в зарубежье, останься она там в одночасье, все начинать сначала? И Щедрин… Как без него теперь? Он оставался в Москве и не собирался никуда из нее уезжать, совершенно, по ее словам, не прельщаясь сказочной заграничной жизнью…