Томас Рикс - Черчилль и Оруэлл [Битва за свободу] [litres]

В этом отношении следует отметить два момента. Во-первых, болезненная чувствительность к запахам проявляется в большей части написанного Оруэллом. Во-вторых, что огорчительнее, его отпугивает запах человека. О запахах природы, пусть даже скотного двора, он отзывается почти всегда одобрительно, но всегда готов прийти в ужас от человечества.

Еще более отталкивающая особенность всей книги – привычное предубеждение автора против каждого встреченного еврея. В кофейне он примечает: «Сидевший особняком в углу еврей, уткнувшись в тарелку, жадно и виновато ел бекон» [146] Там же, 132. . Особенно колет в этом предложении слово «уткнувшись», словно речь идет о животном. В другом месте Оруэлл вспоминает рассказ своего друга Бориса, бывшего русского офицера, о том, как ему за 15 франков предложил для сексуальных услуг собственную дочь «жуткий старый еврей, борода рыжая, как у Иуды Искариота» [147] Там же, 36. . Обыденный антисемитизм проскальзывает у Оруэлла и в некоторых других сочинениях. Слабо утешает, что в этом отношении он свободен от дискриминации, как, например, когда одобрительно цитирует в «Фунтах лиха» поговорку «змее верь больше, чем еврею, еврею верь больше, чем греку, но никогда не доверяй армянину» [148] Там же, 73. .

Дело в том, что Оруэлл всегда плохо улавливал политическую конъюнктуру еврейского вопроса. Во время Второй мировой войны он много раз будет обличать антисемитизм [149] George Orwell, ”Antisemitism in Britain,“ in The Collected Essays, Journalism and Letters of George Orwell , Volume 3: As I Please, 1943–1945 , ed. Sonia Orwell and Ian Angus (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1968), 332–41. Далее: Orwell, CEJL , vol. 3. , но забудет пересмотреть собственные тексты предыдущего десятилетия. После войны Оруэлл удивительно мало сказал о холокосте, одном из важнейших событий своего времени [150] John Newsinger, ”Orwell, Anti-Semitism and the Holocaust,“ in The Cambridge Companion to George Orwell , ed. John Rodden (Cambridge, U. K.: Cambridge University Press, 2007), 124. . Всю жизнь он оставался убежденным противником сионизма, но это, вероятно, следует рассматривать в контексте его стойкого отвращения к национализму, а не антисемитизма ряда его ранних сочинений. Тем не менее его друг журналист Малкольм Маггеридж считал, что «в душе он был ярым антисемитом» [151] Muggeridge, Like It Was , 376. .

Лучшие страницы «Фунтов лиха» демонстрируют, как борьба за существование день за днем выжимает из людей все соки. Этот фундаментальный факт жизни работников ярче всего изображен Оруэллом, когда он повествует, как был посудомойщиком в ресторане отеля. Все начинается с погружения рассказчика на дно жизни, столь напоминающее преисподнюю.

Мы спустились по винтовой лесенке глубоко вниз, в узкий коридор с потолком таким низким, что местами мне приходилось нагибать голову. Невыносимо душно и очень темно, еле светились желтоватые редкие лампочки. Сумрачный лабиринт, тянувшийся, казалось, на много миль (вообще-то, вероятно, и километра не было)…

Очередной поворот вывел к прачечной, где из рук тощей старой мумии я получил синий передник и кучу застиранных тряпок. Оттуда шеф сопроводил меня в берлогу под основным подвалом – я еле втиснулся между раковиной и газовыми плитами; жарища градусов сорок пять и потолок, мне лично не позволявший во весь рост распрямиться [152] Orwell, Down and Out in Paris and London . .

Далее следует один из самых запоминающихся фрагментов текста, где автор сопоставляет зловонные испарения кухни и ароматы соседствующего с ней зала ресторана, одного из самых дорогих в Париже. Клиенты едят среди зеркал, цветов, белоснежных скатертей и позолоченных карнизов. Но всего в нескольких шагах, сразу за дверью кухни

…наша мерзкая грязища… До вечера на уборку пола ни минуты, и топчешься по скользкой мыльной каше салатных листьев, размокших салфеток, остатков пищи. За столиками дюжина официантов, сняв пиджаки, демонстрируя взмокшие подмышки, месит себе салаты (на больших пальцах едоков следы сметаны из горшочков)… Умывальника не имелось, только две раковины с затычками, и у официантов было обычным делом ополоснуть лицо в той же воде, где споласкивалась посуда. Клиенты, однако, об этом не подозревали [153] Там же, 68. .

Пожив среди богачей в Итоне и среди бедняков в подвале парижского отеля и на улицах Лондона, Оруэлл пришел к твердому выводу, что «рядовой миллионер – тот же рядовой мойщик тарелок в ином костюме» [154] Там же, 120, 121. . Тем же, кто боится, что толпа вырвется на волю и начнет громить улицу, он отвечал: «Толпа фактически уже теперь свободна – толпа богатых…» Иными словами, с точки зрения Оруэлла, богачи вели классовую борьбу, грабя бедняков, только не желали этого признавать.

Теперь Оруэлл считал себя писателем. В середине 1930-х гг. он жил в богемном районе Хэмпстед в северном Лондоне в комнате над букинистической лавкой «Уголок книгочея». Здесь по утрам и вечерам он писал плохие романы, днем продавал книги. В описании Оруэлла его пристанище походило на гробницу: «Пропахшую старой бумагой комнатенку сплошь заполняли книги из разряда ветхих и неходовых» [155] (George Orwell, Keep the Aspidistra Flying , in George Orwell omnibus (London: Secker & Warburg, 1976), 578. (Оруэлл Дж. Да будет фикус. – М.: Текст, 2004.) .

Вряд ли тот период его жизни был многообещающим. «Он не был прирожденным романистом» [156] Mary McCarthy, ”The Writing on the Wall,“ New York Review of Books , 30 January 1969, доступно онлайн. – так деликатно охарактеризовала Оруэлла писательница Мэри Маккарти. Границы возможностей Оруэлла как традиционного беллетриста видны каждому, кто пролистает его романы середины 1930-х гг.: «Дочь священника» ( A Clergyman’s Daughter , 1935), «Да будет фикус» ( Keep the Aspidistra Flying , 1936), «Глотнуть воздуха» ( Coming Up for Air, 1939). Читать их почти невозможно. Вот неуклюжая завязка «Дочери священника» [157] . Orwell omnibus (London: Secker & Warburg, 1976), 255. :

Будильник на комоде грохнул мерзкой лязгающей бомбой. Вырванная из чащи каких-то безумных кошмаров, Дороти вздрогнула, очнулась, перевернулась навзничь и лежала, уставясь в темноту, не в силах даже шевельнуться [158] Цит. по: Оруэлл Дж. Дочь священника / Пер. В. М. Домитеевой, Кеннета Джона Макиннеса. – М.: AST Publishers, 2015. .

Помимо опубликованных, Оруэлл написал еще два романа, которые впоследствии уничтожил [159] Bernard Crick, ”Orwell: A Photographic Essay,“ in Reflections on America, 1984: An Orwell Symposium , ed. Robert Mulvihill (Athens, Ga., and London: University of Georgia Press, 1986), 76. . От них ничего не осталось. Его друг Джек Коммон, также писатель-социалист, сказал однажды, что в 1930-х Оруэлл писал быстро, как только мог, зарабатывая ровно столько, чтобы прокормиться [160] . ”Jack Common’s Recollections,“ in Coppard and Crick, Orwell Remembered , 142. .

Обобщенной характеристикой этих книг служит уничижительная реплика романиста Энтони Пауэлла, также друга Оруэлла: «За исключением проекций его самого, персонажи его романов лишены жизненности, хотя порой удачно исполняют роли марионеток для выражения текущего тезиса автора» [161] . ”A Memoir by Anthony Powell,“ in Coppard and Crick, Orwell Remembered , 244. .