Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

— Проблема Лил, — подслушала я как–то взрослый разговор, — в том, что она не может жить в обычном доме. В ней слишком много цыганской крови, которая заставляет её жить табором.

Никто из них не надеялся на её возвращение. Ещё сказали, что не отцу, а кому–то другому придётся о нас позаботиться.

Сначала нас отослали к нашей тётушке Валери, дублинской сестре отца. Она жила одна и мы поселились в её квартире над магазином. Квартира эта была осколком огромного семейного наследства. Мой дед по отцу, Джеймс, был довольно успешным агентом по продаже домов и земли, он вовремя успел скупить почти за бесценок протестантские дома, когда в 20–е и 30–е их погнали из Дублина, а потом выгодно продал. Он владел почти всеми домами на Багхот–Стрит, но после его смерти, отец с братьями быстро всё спустили. Никто из них так и не смог хорошо устроится в этой жизни. Отец говорил, что это потому, что из них выбили желание жить ещё в школе Христианских Братьев, которая печально известна своими непрекращающимися порками.

Мой отец продал свою долю наследства жестянщикам, среди которых он и стал жить в будущем. Они дали ему 8 тысяч фунтов. Сейчас эти дома, а среди них многие эпохи короля Георга, принадлежат компании МакДональдс.

Остальные члены семьи, не в пример нам, получили хорошее образование и жили в добротных домах. Они даже не старались скрыть своё к нам отношение. Отец в их глазах ещё больше упал, женившись на некатоличке, что сразу определило наше положение в обществе, как презренных, и в лучшем случае мы могли рассчитывать только на жалость.

Никогда не побыв замужем, никогда не имея дела с детьми, тётку Валери потрясло наше появление в её жизни. Она была невероятно высока и худа, а в горле у неё как будто застряла палка. От неё всегда плохо пахло, казалось ей было жалко времени на то, чтобы помыться. Как–то однажды мы увидели её ноги, нам показалось, что на них были следы засохшей грязи. Она никогда не готовила, готовить к ней приходила кухарка, и нас она обыкновенно кормила солёной овсянкой и картошкой, которую варила не чистя. Она ходила в церковь два раза в день и стала брать нас с собой. Прошло совсем немного времени и мы с Джоном решили, что нужно срочно что–то предпринять, если мы не хотим умереть либо от её стряпни, либо со скуки.

Мы разведали возможность побега. Мы сели на автобус, чтобы попасть на паром в Дун Лаогхэйре, и прибившись к большой семейной группе, мы попали на борт без билетов. На всём протяжении плавания мы переходили от одной группы к другой в надежде, что никто не заметит, что мы путешествуем сами по себе. Мы чувствовали себя превосходно, освободившись от тётки Валери, хотя мы не представляли, что будем делать, когда доберёмся до Англии. Мы только доверились Судьбе и радовались приключениям. Возможно, Джон думал, что найдёт работу и сможет нас двоих прокормить. У нас действительно не было никаких планов, мы только хотели сбежать из квартиры, где пахло смертью. Когда вдали показался силуэт Холихеда, мы впали в восторг, уверовав, что нам удался побег. Затаив дыхание, мы ждали когда паром причалит и можно будет сойти на берег. Но кто–то на борту, должно быть, заметил нас, потому что как только мы высадились на берег, нас там уже ждали.

Мы не выкручивались и не плели истории. Мы честно признались, кто мы и откуда. Отца они нашли быстро и семья снова воссоединилась. Представляю, с какой большой неохотой тётка Валери приняла нас обратно. Этот побег нас многому научил. Мы решили, что бежать вместе опасно. Мы должны разделиться, так как всё равно никто в семье не хотел заботиться одновременно о нас обоих. Поскольку я была девочкой и самой младшей, то решила, что самое лучшее это наняться в пастухи. Джон, как я полагаю, думал воссоединиться с отцом.

У нас ещё была 19–летняя сестра, мамина дочь Джин, знала я о ней немного, только то, что она родилась задолго до того как наша мать встретила отца, хотя я и не была полностью в этом уверена. Все всегда сразу замолкали, а Лил тут же меняла тему, когда кто–нибудь вспоминал прошлое, а меня оно никогда не интересовало. Похоже, она чуточку ревновала ко мне, называла меня не иначе как «милашка» и всегда отворачивала мой портрет к стене каждый раз, как приходила навестить Лил.

Однако, именно Джин, досталась я. У неё было двое маленьких. Мужа звали Эдвин, он работал санитаром в местной психиатрической лечебнице. То, что нас с Джоном разъединили, стало для меня трагедией, будто из меня вырвали кусок тела, много лет спустя я узнала, что для него это оказалось тоже большой травмой. Он провёл следующие несколько лет, следуя за отцом от одного дощатого барака до другого, временами им приходилось спать вместе с другими ирландскими рабочими, такими же, пытающимися выжить. С этого момента моей жизни уже никто никогда больше не называл меня Каппи. Для всех я стала Катлин.

Я была настолько эмоционально ранима, что всякий раз когда Эдвин, что–то требовал от меня, выражаясь в обыкновенной для него очень грубой манере, я воспринимала это как личную обиду и верила, что он придирается ко мне. Я пожаловалась на него моей бабушке, но после того как она с ним поговорила, это привело ещё к худшим результатам. Теперь из просто обузы я превратилась в неблагодарную и вероломную обузу.

Джин была очень музыкальна. Он часто открывала свой небольшой проигрыватель и ставила пластики со старыми танцами 40–х и кружилась по комнате, притоптывая в ритм. Она играла на пианино так хорошо, что меня каждый раз завораживала её игра. Впервые в жизни я поняла, что музыка может спасти от угнетающего однообразия будничных дней. Я воспряла духом и её игра помогала мне забывать реальность.

Дом Джин и Эдвина стоял на самой окраине муниципального посёлка и Джин, казалось, была навсегда покинута своими друзьями и соседями. Она не хотела меня видеть в своём доме, а я не хотела там находиться. Столкнулись два неуживчивых, упрямых характера и очень скоро она поняла, что я гораздо сильнее её. И в который раз перед отцом встал выбор.

Я всегда считала, что тётушка Лил — племянница моей бабки. Она жила со своим мужем Джорджем, добродушным булочником, работающим по ночам. У их дочери уже давно своя семья и прошло много лет с того времени, когда в их опрятном чистеньком домике рос ребёнок. У тётушки Лил была страсть к азартным играм и моя жизнь превратилась в бесконечную вереницу каких–то людей сменяющих друг друга за карточным столом в гостиной. Долгими вечерами я сидела в углу с книгой в руках, пока тётушка Лил со своими карточными друзьями вели серьёзные баталии в бридж. Мне часто вспоминается та комнатка за мебельным магазином, где мне удавалось ухватить несколько часов сна перед тем, как идти в школу.