Борис Зылев - Воспоминания о народном ополчении

Числа 28 сентября в командировку в Москву с группой ополченцев для получения оружия уехал командарм второго ранга Орлов, они получали в штабе дивизии командировочные удостоверения.

Как-то в эти же числа встретил я на улице Мойтева комиссара дивизии Савельева. Поздоровавшись с ним, я хотел пройти мимо, но Михаил Никитич остановил меня, и мы вместе с ним пошли по дороге. "Вот видите, у немцев не хватает меди и латуни, - говорил он, показывая на орудийные гильзы, оставшиеся на земле в том месте, где у немцев стояла артиллерийская батарея. - Видите, они вынуждены заменять латунь железом, и это из-за недостатка меди и латуни". В гильзах, о которых он говорил, боковые поверхности были выполнены из листового железа, свернутого по спирали. "Скоро запасы немецкой армии истощатся, у них уже не хватает нефти и каменного угля. А вслед за тем наступит крах гитлеровской авантюры". Потом Михаил Никитич как-то тяжело вздохнул и, некоторое время помолчав, сказал: "Скомплектовал я дивизию, обучил ее, а в бой идти не придется". "А почему?” - спросил я. "Меня переводят комиссаром железнодорожного узла. К вам приедет новый комиссар тов. Белов [2] Полковой комиссар Белов. Прибыл в дивизию в конце сентября 1941 года. Был смертельно ранен снарядом, оторвавшем ему руку при отходе дивизии из-под Ельни. Там же он был похоронен двумя ополченцами, находившимися с ним. . Он - кадровый и имеет большой опыт политической работы. А все-таки жаль мне оставлять дивизию, хотел бы повести ее в бой".

Что говорили мы потом, я не помню, но только уже через два дня после этого разговора в нашей дивизии появился новый комиссар - полковой комиссар Белов. Он был очень энергичный человек. Его энергия сразу стала чувствоваться: он ездил в части, говорил с работниками штаба, вникал в работу отделов. Товарищ Белов был очень непосредственный, живой, простой и остроумный человек. В нем чувствовался навык армейской работы с людьми, какая-то практическая сметка и ухватка.

Период относительного затишья, который наступил на фронте после ельнинского наступления Красной армии, начал к концу сентября сменяться периодом все более ожесточенной борьбы. Мы чувствовали и видели, что командование фронта готовит какие-то большие операции. Оживление было заметно даже днем. Видно было перемещение войсковых частей; то там, то тут появлялись новые орудия. Особенное оживление ощущалось ночью, когда к фронту прибывали тягачи с орудиями, танки, автомашины.

От моторов тягачей, танков, автомашин ночью по всей округе стоял особый шум - шум современной войны. Мы ожидали большого нового наступления Красной армии на Центральном фронте.

Тридцатого числа мы с Волковым снова пошли в Ельню, чтобы помыться в бане. Теперь на западную часть поля, через которое мы проходили, то и дело падали снаряды, и с нашей стороны велась не очень интенсивная, но довольно систематическая артиллерийская стрельба. По дороге мы заметили немецкое кладбище. Аккуратными рядами стояли десятка два крестов, перед каждым из них на холмике земли лежала немецкая каска. Волков хотел сломать эти кресты, но я остановил его, сказав: "Пусть они стоят как память для тех, кто посмеет посягнуть на нашу землю".

В бане вместе с нами мылись танкисты. Они шутили, что генерал им сказал, что в следующий раз они будут мыться в Смоленске. Да мы думали, что на днях начнется большое, даже решающее наступление Красной Армии на немецко-фашистские войска в районе Центрального фронта. Но события приняли совсем другой оборот.

С конца сентября немцы начали активизироваться на Центральном фронте и, в частности, в районе обороны нашей дивизии и соседней с ней 9-ой дивизии Народного ополчения Кировского района города Москвы, которая занимала участок переднего края обороны южнее Ельни и стала также кадровой.

Приезжая с передовой, комиссар дивизии Белов и начальник штаба дивизии полковник Лебедев говорили о том, что в целом ряде мест немцы пытаются атаковать передний край нашей обороны. Наши части отбивали эти атаки.

Бывавшие на передовой работники штаба наблюдали так называемую психическую атаку немцев, которые подобно офицерским полкам в период гражданской войны строями рот двигались на наши окопы. Полковник Лебедев оценивал эти действия как определенный вид боевой разведки.

В штаб из частей стали поступать сведения о раненых и убитых; наша дивизия вступила в полосу жестоких боев с немецко- фашистской армией.

Утром 1-го октября был убит один из работников штаба - аспирант МЭМИИТа Казаченко, очень славный молодой человек, отличавшийся свежестью красок лица. П.Ф. Казаченко был смертельно ранен на передовой, куда он попал, выполняя задание штаба. В бессознательном состоянии ночью его привезли в штаб на грузовой машине, которую мне пришлось встретить, он умер через несколько часов. Казаченко похоронили где-то около деревни Мойтево.

Утром 1-го октября в штаб дивизии доставили пленного немца. На мою долю выпала обязанность водить его на допрос в землянку, где его допрашивал комиссар дивизии Белов. Водили мы немца по Мойтеву с завязанными глазами, как это положено делать с пленными в районе штабов действующей армии. Немец был среднего роста, довольно щуплый, с темными волосами; он был одет в серовато-зеленый китель и такого же цвета брюки, заправленные в сапоги с широкими голенищами раструбом, на непривычных для нас высоких каблуках на конус. Под кителем у него был надет шерстяной свитер, довольно тоненький. Шинели у него не было. Когда мы спросили, где у него шинель, он сказал, что они пока шинели не получали. В кармане у него был кошелек, в котором находились деньги и личный номер на металлической пластинке, который заменял ему удостоверение и то, что называлось у нас медальоном или смертником. Кроме того, у него в кармане были грязнейший носовой платок, пачка сигарет.

Комиссар дивизии задавал через переводчика пленному вопросы. Тот назвал часть, в которой служил, сказал, что на фронте уже около месяца. Я спросил, кем он работал до войны, и есть ли у него семья. Он ответил, что по специальности он строительный рабочий, и что у него есть двое детей. Затем по приказанию комиссара пленному принесли поесть. Ел он с жадностью, видимо, проголодался. После еды он вынул сигареты (мы не отобрали их у него) и закурил, прикурив от керосиновой лампы, которая стояла на столе. Товарищ Белов спросил пленного, курят ли немецкие солдаты в присутствии своих офицеров. Выслушав переводчика, немец заволновался и хотел выбросить сигарету, но комиссар разрешил ему докурить. Затем комиссар задал ему еще несколько вопросов: почему он такой грязный, почему у него до сих пор нет шинели и ряд других вопросов, касающихся быта и положения немецкой армии. Пленный охотно отвечал на все вопросы и вдруг сам задал вопрос. Мы все поняли его без переводчика - он спросил, сколько еще километров осталось до Москвы. "Сколько бы ни осталось, но немецкой армии до Москвы не дойти", - просто и спокойно ответил комиссар дивизии. Немец смутился, поняв, что его вопрос невольно выдал мысли солдат гитлеровской армии и его собственные мысли. До этого мне приходилось видеть пленных всего один раз, когда мы по каким-то хозяйственным делам были в штабе 24 армии. Тогда я видел пленных издали, теперь же я видел и говорил с настоящим немецким солдатом, мог задавать ему вопросы и слышать, как с ним говорили другие. Откровенно говоря, этот щуплый грязный немец показался мне несчастным. Против него насторожила несколько развязная манера его разговора - откуда появилась эта, сквозившая порой в его словах и движениях, скрываемая порой рабским раболепием, но все же уверенность?