Александр Васильев - Фамильные ценности. Книга обретенных мемуаров

– Если хотите выехать во Францию, не подавайте документы на временный выезд – вас не выпустят. Подавайте на постоянное жительство – тогда дадут разрешение немедленно.

– Что такое вы мне советуете?! – перепугался я.

Я же понимал: это окончательно отрежет меня от родины, ведь тогда слово “постоянное” означало “на всю жизнь”. Из “постоянки” нельзя было приехать домой. Отъезд на постоянное место жительства за границу фактически означал бесповоротный разрыв со всеми, кто здесь оставался… И я все же решил опять подавать заявление на временный выезд. Почему-то на этот раз разрешение дали без проволочек.

В процессе своих предотъездных мытарств я успел познакомиться с начальником ОВИРа. Ему я приносил купленный в той же “Березке” коньяк Camus , он тут же задергивал шторки на окне, оставляя щелку, и смотрел, не засек ли нас кто-нибудь в момент передачи взятки. Бутылку он запирал в ящик и деловито обещал: “Разберемся”.

Вот этот-то всемогущий начальник вызвал меня к себе дня за два-три до выезда и дал на подпись бумагу, в которой, помимо прочего, говорилось: “Обязуюсь не встречаться с представителями белой эмиграции, не посещать кафе и рестораны, а также кабаре «Распутин» и «Царевич», избегать походов в православные храмы, посещаемые эмигрантами…” Разумеется, я тут же расписался напротив каждого пункта, но, к счастью для вас, дорогие читатели, не выполнил ни одного обязательства. Я воспользовался этой филькиной грамотой как шпаргалкой с подсказками, куда стоит идти в первую очередь. Так позднее родилась моя книга-бестселлер “Красота в изгнании” о творчестве русской эмиграции первой волны в области моды.

Выездная виза и паспорт обошлись мне очень дорого – в 301 рубль (300 рублей за визу и рубль за паспорт). Бесплатную французскую визу поставили в тот же день в посольстве Франции. В отделении “Аэрофлота” на Фрунзенской набережной я приобрел билет, который стоил чуть ли не 600 рублей – астрономическая сумма для советского человека! Тут же можно было поменять 300 рублей на 3000 франков.

Придя домой, я услышал телефонный звонок. Звонили из “Аэрофлота”. Девушка на другом конце провода дрожащим голосом заявила, что мне дали билет по ошибке, потому что я за него не расплатился, и попросила вернуть его. Опомнились, но поздно! Через полчаса после моего возвращения домой раздался резкий звонок в дверь. Я посмотрел в глазок – на пороге стояли двое солдат и милиционер. Я испуганно затаил дыхание, боясь пошевелиться и издать малейший звук. Звонили долго и настойчиво. А когда звонок стих, из-под двери показался листок бумаги. Я поднял его. Это была повестка на имя… Петра Александровича Васильева. Ошибка ли это, безалаберность ли – мне все равно. Я порвал повестку и спустил в унитаз, зная, что завтра улетаю в Париж. Следующую ночь на всякий случай провел у сестры, которая, выйдя замуж, жила отдельно от нас на Кутузовском проспекте. Родители не снимали трубку телефона.

Когда пришел час ехать в аэропорт, папа побежал ловить такси. Но подальше от дома, думая, что во дворе может стоять подставная машина. Пока отца не было, в квартире зазвонил телефон.

– Говорят из военкомата. Вы Васильев? Повестку получили?

– Нет, не получил…

– А мы вам высылали.

– Ну, не знаю… Кажется, только подписью можно доказать получение повестки, разве нет?

– Мы вас ожидаем завтра в шесть часов утра, с вещами, на призывном пункте для отправки к месту несения военной службы в Афганистан.

– Очень приятно, но я сегодня улетаю в Париж. У меня на руках билет, виза и паспорт.

– Как?!

– Явлюсь к вам через три месяца. Пока я даже не прошел медкомиссию. Вы ничего не знаете о состоянии моего здоровья и психики, вы не знаете, что я женат на гражданке Франции. К тому же я числюсь в аспирантуре. Не думаю, что вам нужен такой вояка.

Теперь я думаю, что меня целенаправленно хотели напугать… И что же? Вышло совсем неплохо!

Маша, как я писал выше, с матерью и сестрой уже улетела 19 февраля 1982 года во Францию на постоянное место жительства. Их ждала неизвестность – и разлука с родиной навсегда… Вряд ли я подберу слова, которые передали бы испытанный мною ужас: для меня отъезд Маши стал даже не драмой, я пережил настоящую трагедию. Со мной остались только воспоминания и последние ее слова: “Ты обязательно должен приехать ко мне! Я тебя буду ждать…” Дальше были письма, полные любви.

В Шереметьево меня провожала мама. По дороге мы дрожали как осиновые листья – безумно боялись: а вдруг не посадят в самолет, вдруг передумают и решат срочно отправить в армию, вдруг арестуют?!

– Я знаю, что ты оттуда никогда не вернешься, – сказала она.

Сам я тогда еще не представлял, чем обернется мой отъезд. Мне было двадцать три года. Но родители отдавали себе отчет в ситуации, казавшейся им безвыходной. Вновь нам довелось увидеться только восемь лет спустя…

Конечно, после моего отъезда папу с должности сняли: сначала из секретарей правления Союза театральных художников перевели на пост секретаря по художественным материалам, то есть заведующего кисточками и мольбертами. Но и этого показалось мало – вскоре папу отправили на пенсию. И звание “Народный художник СССР”, к которому он был представлен, ему так и не дали – только из-за того, что сын был за границей. Так он и остался народным художником РСФСР. Но ни папа, ни мама ни разу не упрекнули меня за мой отъезд…

В аэропорту проверили мой багаж. Таможенники не обнаружили ничего ценного, кроме матрешки в подарок, оренбургского пухового платка и скудного набора летних вещей.

Прощальные объятия, торопливые поцелуи, слезы в маминых глазах… И вот я остался один в зале ожидания. У барной стойки у меня сразу потребовали франки – за сок или за чай. Все вокруг были уверены, что я француз. Какой-то господин даже спросил, что ему посмотреть в Париже.

Драма началась после того, как я сел в самолет. В течение часа, показавшегося мне бесконечностью, мы не взлетали. Я сидел в холодном поту, уверенный, что являюсь виновником задержки. В голове крутилась только одна мысль: “Вот сейчас меня снимут с рейса”. Рядом со мной сидел молодой человек, бельгиец по имени Жан-Клод Вутерс. Он был балетным танцовщиком, работал в труппе Мориса Бежара и летел из Токио в Париж через Москву. Я сказал ему по-английски:

– У меня большие проблемы, сейчас меня будут снимать с самолета (как в фильме “Белые ночи” с Барышниковым, вышедшем на экраны много позже). Защитите меня, пожалуйста!

Он начал меня успокаивать:

– Не волнуйтесь, я вас отстою!

И вдруг в самолете появились две измученные женщины в изуродованных, распоротых туфлях – мать и дочь, которые насовсем уезжали из Армении во Францию. Таможенники в поисках бриллиантов изрезали им ножом каблуки. Бриллианты обнаружить не удалось…