Виталий Вольф - Одна отдельно счастливая жизнь. Записки художника

У моей матери была младшая сестра Рома. В свое время Романа Езерская была довольно известным деятелем в Коминтерне, в Польской коммунистической партии и Коммунистической партии Франции. Сейчас все это так же далеко, как история Древнего Египта. В детстве я много слышал о ней рассказов и легенд, но меня никогда не увлекали эти истории из жизни революционной мясорубки. Все они были чем-то похожи одна на другую и все кончились 37-м годом, расстрелом, лагерями.

Тем не менее хотелось бы как-то о ней упомянуть, хотя бы в телеграфном стиле. Все сведения о ее биографии я получил в Госархиве в 2010 году. Привожу дословно.

Родилась в Варшаве, в 1899 году. Окончила гимназию, родной язык – польский, второй – русский.

1917. Чернигов – вступление в РСДРП.

1918. Гражданская война.

Секретарь Харьковского подпольного комитета комсомола.

Секретарь Белостоцкого подпольного комитета комсомола.

Секретарь Виленского подпольного комитета комсомола.

Секретарь Таганрогского подпольного комитета комсомола.

1919. Секретарь Ростовского подпольного комитета комсомола.

1919. Начальник политотдела 15 Инзенской стрелковой дивизии.

1920. Секретарь РВС Западного фронта.

1921–1924. Секретарь Президиума и коллегии ВЧК, уполномоченный следственного и юридического отделов.

26 января 1924. “Откомандирована в распоряжение Московского Комитета РПК”. На прощание Ф. Э. Дзержинский подарил Роме портрет Ленина. Я помню его уже сильно пожелтевшим, он долго сохранялся в нашей комнате: Ленин стоит, руки в карманах, во дворе Кремля. Скромная фотография в темной раме.

1924. Старший следователь Московского губернского суда (временно).

1924. Ответственный секретарь издательства “Молодая гвардия”.

1924. Кандидат в члены ЦК Компартии Польши.

1925. Секретарь подпольного комитета РКП Западной Белоруссии, г. Брест.

1926. Арест и тюрьма в “застенках Пилсудского”. Процесс ста тридцати трех.

1926–1932. Тюрьма в г. Лодзи, Польша.

1933. Москва. Аспирант Международной ленинской школы.

1935. Делегат VII Конгресса Коминтерна от Польши (мандат № 46).

1935. Отъезд во Францию на подпольную работу в качестве представителя Коминтерна. (Организация забастовок и демонстраций среди шахтеров Севера Франции.)

1936 июнь. Командировка в Москву.

1936. Франция. Представитель КПП при ЦК Компартии Франции.

1937. осень. Вызов в Москву, арест, Лубянка. (По свидетельству Я. Секерской – расстрел 26 декабря в коридоре Лубянки.)

1955, 23 ноября. (Справка) “Приговор Военной коллегии от и декабря 1937 года в отношении Езерской-Вольф Р. Д. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено”.

В 1975 году вышел сборник под пафосным названием: “Без них мы не победили бы” (Москва, “Политиздат”). Он посвящен женщинам в Революции и Гражданской войне. Там есть большой очерк о жизни пламенной революционерки Р. Езерской, написанный моей матерью.

В 2008 году в издательстве “Кучково поле” вышла очень содержательная и, как ни странно, даже красивая книга – фотоальбом “Чекисты, история в лицах”. В этой книге, построенной согласно иерархической схеме ВЧК – ГПУ, биография тетки Ромы (правда, с некоторыми ошибками) идет сразу за биографиями председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского и его заместителя И.С. Уншлихта. В течение трех лет она была их личным секретарем. Впрочем, сейчас все эти тонкости ни для кого не имеют значения. А в то время, для девушки двадцати трех лет, это было предметом невероятной гордости и счастья, о чем она не раз писала в своих письмах.

Для меня “тетка Рома” осталась в памяти веселой, коротко стриженной, на фоне какой-то узкой и тесной комнаты. Это был ее номер в гостинице Коминтерна “Люкс” на улице Горького. Мне было тогда почти четыре года и я любил пирожные эклер. Мама мне рассказывала, что тетя Рома прилетела из Парижа, что это очень красивый город, и я, помню, идя в гости, очень надеялся, что она привезла мне эти пирожные. Свое глубокое разочарование питанием революционеров я хорошо помню. Кроме пустого бульона из кубиков, ничего не было.

Осталась от нее кучка выцветших мандатов, удостоверений, пропусков и две потертые фотографии.

Ни семьи, ни детей, ни своего угла. Всё отдано борьбе за освобождение рабочего класса – и в письмах, даже из польских тюрем, всегда сообщала, что “всем довольна и счастлива”.

Просто какая-то психологическая загадка. Вот строчки из записки, переданной на волю с Лубянки, в декабре 1937-го (на польском языке):

“…Главное, мои дорогие, чтобы у вас не было никогда никакой обиды на партию”.

Обиды как будто и не было. Только сама партия исчезла: “Утонула в реке истории, прихватив с собой несколько миллионов доверчивых молодых душ” (М. Кундера).

От пребывания на Лубянке у матери сохранились настолько страшные воспоминания, что она сама не хотела в них верить и тем более о них говорить. Лишь иногда, косвенно, и то уже после реабилитации мне удавалось что-то услышать. Всё это время, проведенное в одиночной камере, бесконечные допросы, изощренные пытки она считала страшным сном, который не надо даже вспоминать. Не надо в первую очередь потому, что опровергается вся ее вера в Человека, в добро, в те идеалы, на которых она воспитывалась в семье.

Это были идеалы романтической литературы XIX века, и русской, и польской, которые привели ее в Революцию, к Ленину, к советской власти как воплощению свободы, братства и добра. А следователи на Лубянке, молодые деревенские парни вдвое ее моложе, не читавшие ни Маркса, ни Ленина, ни вообще, похоже, ничего, кроме передовиц “Правды”, – не верили ни в бескорыстность, ни в идеалы добра. Когда мать говорила, что вступила в партию под влиянием выступления Ильича на митинге, они смеялись ей в лицо: “Рассказывайте сказки! Лучше признайтесь сразу, в пользу какой разведки собирались шпионить? Какие цели преследовали? Сколько вам платили?” Пытаясь доказать свою преданность, мать упомянула о дружбе с Крупской. Этим навлекла на себя еще худшие пытки. “Тогда напишите заявление, что никакого «Завещания Ленина» не было!” – “Но я же не Ленин, только он сам мог бы это подтвердить”. – “А вы не умничайте, а пишите, что это вам Крупская говорила”. – “Мы с ней об этом не беседовали”. Тогда следователь стал ломать ей пальцы. Просто, спокойно, с улыбкой глядя ей в глаза, брал своей рукой и ломал. (Так у нее и остались сломанные два пальца на всю жизнь.) Мать потрясло, что никакие заслуги перед партией и Революцией здесь ничего не значили, все ответы были заранее готовы и написаны, а от нее ждали только подписи под нелепым, фальшивым “признанием”. Она сразу сказала себе: “Нет, никогда, лучше умереть”.