Юрий Фельштинский - Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время

Есть сведения, что Копп служил затем в главном штабе Интернациональных бригад 411 411 Salas Larrazabal R. Historia del Ejėrcito popular de la Repūblica. Madrid: Editora Nacional, 1973. P. 344. , был арестован республиканскими властями как член ПОУМ. Оруэлл пытался добиться его освобождения, но сделать ничего не сумел. После полутора лет заключения Копп был освобожден, эмигрировал в Великобританию. Только там он вновь встретился с Эриком Блэром и подружился с братом его жены - хирургом О’Шонесси, который стал его лечащим врачом. В конце концов Копп женился на сестре супруги О’Шонесси. Человек храбрый, что подчеркивал Оруэлл в своих воспоминаниях, Копп нелегально работал на англичан в оккупированной нацистами Франции, был разоблачен как британский агент, бежал от ареста, а после Второй мировой войны служил во Французском иностранном легионе 412 412 О Коппе см.: Wildemeersch М. De man die Belg wilde worden: Georges Kopp, commandant van George Orwell. Haarlem: In de Knipscheer 3 2010. . Иными словами, Копп был храбрым солдатом, и образ его вдохновлял Оруэлла при описании им испанской гражданской войны.

Другим иностранцем, который произвел впечатление на Блэра и с которым он на время сблизился, был совсем юный 20-летний командир подразделения, занимавшего неудобную позицию на склоне холма. Это был польский еврей по имени Бениамин Левинский, обладавший поразившей Эрика способностью к языкам. Он владел многими европейскими языками и наречиями, что особенно важно было в сложившихся условиях, когда плечом к плечу воевали испанцы, каталонцы, французы, итальянцы, немцы, англичане. Несмотря на то, что ни одним из этих языков Бен не владел в совершенстве, а на некоторых говорил просто ужасно, его все понимали, и он служил коммуникационной связкой между бойцами.

Сам Эрик тоже не был лишен способности быстро учиться. Уже через пару месяцев после появления на Пиренеях он был в состоянии вести разговор по-каталонски, правда, сильно запинаясь и иногда страшно коверкая слова, но понимали его отлично. Что же касается иностранных групп бойцов, то в качестве военных Блэр в наибольшей степени ценил эмигрантов из Германии - активных противников гитлеризма. Он писал позже, что «в радах ополчения ПОУМ служило несколько сот немцев, бежавших из гитлеровской Германии. Их свели в специальный батальон, названный ударным. С военной точки зрения они резко отличались от других отрядов ополчения, больше походя на солдат, чем какая-либо другая часть в Испании, если не считать жандармерии и некоторых соединений Интернациональной бригады».

Понятия дисциплины в испанских добровольческих частях, за исключением тех, что были подчинены коммунистам, не существовало. Прежде чем выполнить поступивший приказ, бойцы принимались обсуждать его и выяснять, не исходит ли он от тайных врагов революции, либералов или советских агентов. В смысле формы республиканцы были одеты кто во что горазд; франкисты носили испанскую военную форму. Но во всем остальном, как с удивлением отметил Блэр, когда увидел первых солдат Франко - дезертиров и пленных, - «они были неотличимы от нас самих... они ничем не отличались от наших, если не считать комбинезонов цвета хаки».

Беспорядок, неустроенность, грязь, с которыми Оруэлл столкнулся еще в Барселоне, на фронте проявлялись во много раз больших масштабах. Оружия почти не было. Самому Эрику досталась, и это была большая удача, старая немецкая винтовка фирмы «Маузер» с расколотым прикладом и проржавевшим стволом. Похоже, что из этого «оружия» он так и не произвел ни единого выстрела. Получил ли он позже новую винтовку, неизвестно. Позиция центурии представляла собой баррикаду из мешков с песком. Над ней развевался красный флаг, но, подойдя ближе, можно было почувствовать тошнотворную вонь. Все отбросы сваливались прямо у позиции - гнилые хлебные корки, ржавые банки и даже экскременты.

Все более очевидной для Блэра становилась небоеспо-собность если не всей испанской республиканской армии, то, по крайней мере, тех ее частей, которые формировались на добровольной основе поумовцами и анархистами (о качествах других соединений он просто не был в состоянии судить). С безусловным преувеличением, но и весьма образно, отражая в сатирической форме реальную ситуацию, он вспоминал: «Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скакалками легко могут захватить нашу позицию». Тем не менее Оруэлл продолжал успокаивать себя соображениями о том, что при всех недостатках, некомпетентности и явной нехватке порядка в рядах милиции она представляла собой подобие модели будущего бесклассового общества, что общность людей, составной частью которой он стал, может послужить неким примером в будущем. Воспроизводя свои тогдашние наблюдения и мысли, он позже писал: «В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны».

Можно было восхищаться анархическим отсутствием порядка и дисциплины, которые прикрывались «сознательным исполнением своего долга», можно было пренебрегать казавшимися второстепенными злоупотреблениями (ленью, грязью, почти откровенным обманом и т. п.), но следовало признать, что воевать такая армия фактически не была в состоянии и что перенесение подобных порядков на гражданскую жизнь в том случае, если бы анархисты вместе с поумовцами пришли к власти и попытались построить «свое» общество, завершилось бы катастрофой. Оруэлл не только не пытался построить прогнозы относительно того, к чему могла привести победа испанских революционеров, но даже не формулировал возможность такой перспективы. Тем не менее именно испанский опыт стал источником будущего неприятия корней тоталитаризма и «бюрократического коллективизма», легших в фундамент вожделенного социального равенства, отвергнутого в конце концов Оруэллом, но провозглашенного во времена испанской гражданской войны.

В любом случае при всем восхищении Оруэлла равенством, братством, самоотверженностью тех, кого он наблюдал на фронте и в Барселоне, происходившее было лишь поверхностным, временным явлением, скрывавшим существование глубоких социальных расхождений, взаимную неприязнь, лицемерно скрытое раздражение тех, кто был отстранен от власти, искусственное подавление естественных для Испании хозяйственных отношений, имевших в своей основе рыночную экономику и частную собственность. Оруэлл должен был понимать, не мог не понимать, обладая значительным политическим и житейским опытом, что такая ситуация неизбежно завершится взрывом. А этот взрыв должен был стать еще более разрушительным вследствие того, что в качестве противостоявших сторон выступали не только социально враждебные, но и близкие в классовом отношении силы, отягощенные собственными догмами, политическими симпатиями и антипатиями к СССР, ненавидевшие друг друга сильнее, чем противостоявших им мятежников Франко. А на эту и без того сложную взрывоопасную смесь накладывались действия засланной в Испанию советской агентуры, прилагавшей по распоряжению Москвы все силы для физического уничтожения ПОУМ.