Герхард Шредер - Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

Участие в памятных торжествах 1 августа 2004 года по случаю шестидесятилетия Варшавского восстания стало одним из самых волнующих, эмоционально насыщенных событий, которые мне довелось пережить за рубежом. Предвкушая поездку, я очень нервничал, и тому было несколько причин. Без сомнения, ни с одной из соседних стран у нас нет таких трудных, требующих особой чуткости отношений, как с Польшей. На протяжении последних столетий Польша слишком часто оказывалась игрушкой в руках великих держав — Германии и России: Польшу делили, уничтожали и порабощали. Отсюда — недоверчивость и настороженность Польши к обеим странам, а вместе с тем гипертрофированные национальные чувства в самосознании ее политических кругов. С другой стороны, в наших представлениях о Польше сохраняется очень много предрассудков. Многие немцы ничего не знают о своих польских соседях и об их жизни, хотя граница между нашими странами удалена от Берлина не более чем на 80 километров. Мне давно было ясно, что прорытую между нами траншею можно преодолеть, только если у Польши появится европейская перспектива: если эта гордая и великая нация, страна высокой культуры, возвратится в семью европейских народов. Поэтому с самого начала своего канцлерства в 1998 году я энергично поддерживал желание Польши вступить в Европейский союз.

Но в отличие от германо-французских, в германо-польских отношениях еще не достигнуто окончательное примирение. В этом направлении послевоенный период еще не закончился. Слишком глубокие следы оставлены в коллективной памяти у обоих народов. Неизмеримы страдания, причиненные нацистской Германией миллионам поляков. Изгнание из Польши миллионов немцев, превратившихся в беженцев, тоже до сих пор не забыто. Но при всем том память о Варшавском восстании для Польши имеет особое историческое значение: эта память священна.

Наше незнание польской истории, в частности, проявляется в том, что многие путают Варшавское восстание с другим не менее известным героическим восстанием в варшавском гетто 1943 года. И, наверное, это тоже можно понять — кто же из нас не помнит коленопреклоненного Вилли Брандта, его знаменитый жест покаяния в 1970 году перед памятником, посвященным восстанию в гетто! Но Варшавское восстание — это восстание 20 августа 1944 года, день, когда поляки поднялись на борьбу с немецкими оккупантами. Несколько недель восставшим удавалось удерживать под своим контролем крупные городские районы. Затем немецкие войска с чрезвычайной жестокостью подавили восстание. Сотни тысяч гражданских лиц были убиты, а город почти полностью уничтожен. Польская столица за время войны, оккупации и холокоста потеряла более половины жителей. Поэтому меня глубоко тронул сам факт приглашения федерального канцлера Германии принять участие в памятных торжествах по случаю шестидесятилетней годовщины этого события. Для меня это было большой честью.

Однако за несколько недель до этого памятного дня старые раны Польши открылись вновь. Виной тому стали безответственные требования, прозвучавшие из Германии. Союзы изгнанных [42] По окончании Второй мировой войны из Польши изгнали всех этнических немцев, а их собственность национализировали. Оказавшиеся на территории Западной Германии немцы получили статус беженцев и создали свои организации: Союзы изгнанных. потребовали от Польши возвратить им утраченную собственность и выплатить компенсацию. Параллельно прошли акции обскурантистской организации под названием «Прусская опека». Эта организация, созданная и поддерживаемая функционерами из Союзов изгнанных, подала иски о возмещении ущерба за утраченные в Польше земли. Берлинский Союз изгнанных намеревался основать общенациональный Центр против изгнаний, и эти планы поддерживала часть немецкой оппозиции. В Варшаве все это, мягко говоря, вызвало немалое раздражение. И если в Германии эту тему воспринимали как второстепенную, то в Польше возродились старые страхи и опасения. В польском парламенте начались дебаты: не следует ли предъявить Германии свои требования о выплате репараций за ущерб, нанесенный Второй мировой войной?

В накалившейся атмосфере трудно было даже представить, какая встреча ожидает меня, главу германского правительства, в Варшаве. Конечно, по части протокола все должно было пройти корректно, но как прореагируют жители Варшавы на мой приезд и выступление на памятных торжествах? Встреча с ветеранами Варшавского восстания тоже входила в программу. Ясно было одно: предстоял такой официальный визит, каких у меня еще не бывало.

Я основательно готовился к выступлению в Варшаве, обсуждал свою будущую речь с разными людьми, в частности с Гюнтером Грассом, уроженцем Данцига [43] Так этот город называют немцы — исторически он принадлежал то Германии, то Польше — теперь это польский Гданьск. , и с бывшим федеральным президентом Рихардом фон Вайцзеккером — большим другом Польши и блестящим знатоком этой страны. Я прочитал книгу Нормана Дэвиса «В сердце Европы», в которой замечательно рассказывается об истории Польши. Размышляя над судьбой этой страны, пишет он, «приходишь к мысли о глубочайших тайнах истории и смерти… Если Польша действительно была уничтожена, то как она смогла возродиться? Если Польша возродилась, тогда должно существовать нечто, пережившее ее физическое уничтожение».

Для поляков их национальная самоидентификация теснейшим образом связана с долгой и мучительной освободительной борьбой. На этом историческом фоне и следует воспринимать стремление Польши к международному признанию, ее особую иерархию ценностей и то, что со стороны своего соседа, Германии, она ждет проявлений чуткости. И все эти ожидания сконцентрировались на моем участии в праздновании памятного дня 1 августа 2004 года.

Сегодня, как только я вспомню те дни, перед глазами со всей отчетливостью встают польские старики — мужчины и женщины. Шестьдесят лет назад они были детьми и подростками. Безоружные или плохо вооруженные, они поднялись против страшного врага. Чтобы остаться незамеченными в условиях города, они ползали по канализационным трубам. У них на глазах умирали товарищи, друзья и родные. Я их никогда не забуду. И, разговаривая с ними, я не чувствовал к себе как к представителю Германии враждебности.

На кладбище в варшавском районе Воля — там нашли свой последний покой десятки тысяч жертв — мне вручили памятную медаль. Какой-то ветеран неожиданно направился ко мне, и я совершенно не представлял, что случится дальше. Подойдя, он дрожащими руками протянул мне медаль, а я был так тронут, что не мог не прижать его к груди.

В Музее Варшавского восстания меня принял тогдашний бургомистр Варшавы, а ныне президент Польши Лех Качиньский, в то время уже известный своими националистическими и антигерманскими настроениями. Однако со мной он был вежливым и приветливым. Затем наш кортеж направился к памятнику восставшим в центре города. Кругом было полно народа: казалось, весь город вышел на улицы. Из окна автомобиля я вглядывался в серьезные лица людей. Меня поразило, как много молодежи участвует в памятных торжествах. Когда мы выходили из машин, над людским морем вокруг памятника висела напряженная тишина. Лишь пару раз прозвучали свистки. Время близилось к пяти — к моменту, когда шестьдесят лет назад началось восстание. В 17.00 зазвонили колокола всех варшавских церквей — в память о жертвах.