Юрий Бондарев - Мгновения

— Скажите, пожалуйста, откуда можно послать телеграмму?

Едва успевает Липатов ответить на последний вопрос, как перед ним внезапно, будто натолкнувшись на невидимое препятствие, останавливается невысокий плотный офицер в форме летчика. Он смотрит на постового с радостным изумлением, рука его тянется к козырьку:

— Здравия желаю, товарищ старшина…

— Здравия желаю, товарищ майор.

— Как всегда, на посту?

— Так точно, товарищ майор, — в голосе милиционера слышится недоумение: «Что за странный вопрос задает этот майор! Где же мне и быть, как не на своем посту?»

— Иван Никитович… Дядя Ваня… Неужели не узнаете?

Майор снимает фуражку. Темные вьющиеся волосы, высокий лоб, под дугами густых бровей — веселые карие глаза… Натренированная многолетней службой профессиональная память срабатывает моментально:

— Пашка Трифонов с Первого Бережковского? Извините, товарищ майор…

— Что вы, дядя Ваня, какой я для вас «товарищ майор»?! Как был Пашка Трифонов, так им и остался.

— Признаться, не ожидал тебя… вас встретить, Павел. Сколько лет прошло!

— Больше двадцати… Я тогда совсем еще пацаном был. Помню, нахулиганили мы с ребятами здесь, на вокзале. Привели вы меня к матери: «Давай, Мария Федоровна, вместе за парнем смотреть, а то не той дорожкой может пойти». Заплакала она: «Совсем без отца от дома отбился. Помогите, Иван Никитович! Вы — фронтовик, как и Петя мой покойный, вас Пашка послушается».

— Что и говорить, не раз приходилось еще за руку тебя останавливать да от дружков отваживать. Зато теперь вон каким молодцом стал!

— А вы мало изменились, дядя Ваня. Все такой же стройный и подтянутый. И морщин нет, и седина не тронула, а глаза-то совсем молодые.

— Не скажи, Паша, годы берут свое. Это вот Москва все молодеет. Посмотри-ка, ваших Бережков теперь и в помине нет.

Они вышли на площадь перед вокзалом. Город встретил их прохладным ветерком с Москвы-реки, чистотой асфальтового простора, изумрудной зеленью большого сквера. И трудно было даже представить, что не так давно теснились на этом месте дряхлые домишки Бережковских переулков. Магазинчики и палатки, бани, парикмахерские с раннего утра и до позднего вечера кишели людским муравейником. По соседству, через дорогу, начиналась Большая Дорогомиловская. И на ней — тоже скопище магазинов, лавчонок, столовых. Хлопотливым было это хозяйство для тех, кто призван охранять покой и порядок. О самом вокзале и говорить не приходится — жизнь возле него не замирала круглые сутки.

Именно здесь, у этого фонарного столба напротив входа в вокзал, начиналась для Ивана Липатова осенью далекого сорок восьмого года служба в милиции. На всю жизнь запомнились ему напутственные слова начальника восьмого отделения подполковника Епишкина:

— Пост у тебя, прямо скажу, нелегкий. Стоять доведется у самых ворот города. Здесь глаз да глаз нужен, потому что пытаются еще пролезть в Москву и ворюги всех мастей, и грабители, и спекулянты — давно ли война-то кончилась? А ты… Как это в песне поется? «Часовым ты поставлен у ворот». Ну да тебе не привыкать — ты ведь недавно демобилизовался?

— Так точно, товарищ подполковник. Служил в железнодорожных войсках. Почитай что на всех фронтах доводилось и пути восстанавливать, и мосты заново наводить. Как для кого, а для нашего батальона и после сорок пятого война не кончилась: банды бандеровских недобитков ликвидировали.

— Ну что ж, Липатов, солдат ты бывалый, нам такие люди нужны. Так что смотри в оба, фронтовик!

Легко сказать, «смотри в оба»… На фронте он знал, куда смотреть. Там передовая четко обозначена. Вот оттуда, да еще с неба и жди вражеского «гостинца». За годы войны многое довелось повидать и пережить, но среди десятков других боевых эпизодов один запомнился по-особому.

Случилось это осенней ночью сорок третьего. Вражеская артиллерия несколько часов вела массированный огонь по крупной узловой станции на стратегически важном направлении. Были разрушены десятки метров путей, искорежены и уничтожены стрелки. Несколько подожженных эшелонов с боеприпасами и горючим оказались в ловушке. На ликвидацию разрушений командование бросило 16-й отдельный мостовой железнодорожный батальон майора Моисеенко.

— Первой роте приступить к тушению эшелонов, второй и третьей — восстанавливать полотно и путевые сооружения, — поставил боевую задачу комбат.

Пока солдаты первой роты расцепляли, растаскивали горящие вагоны и цистерны, отделение сержанта Липатова начало ремонт большого участка подъездного пути. На протяжении нескольких десятков метров предстояло заново подсыпать полотно, заменить шпалы и рельсы.

— Василенко и Кикаев — на подсыпку, Белокопытов, Меладзе и Макогонов — на шпалы, остальные — со мной, за рельсами, — скомандовал Липатов.

Совсем рядом полыхало зарево горящих цистерн, взрывались вагоны с боеприпасами, однако люди действовали сноровисто и умело. Едва успели они засыпать воронки и уложить шпалы, как по барабанным перепонкам вдруг ударил пронзительный вой, и земля, покачнувшись, ушла из-под ног Ивана. Оглушенный, он несколько секунд пролежал в беспамятстве. Потом медленно выбрался из груды песка и щебня, поднялся на дрожащие ноги, огляделся… В ушах стоял звон, но он все-таки расслышал крик Володи Макогонова:

— Воздух, сержант! Бомбят по пожару. Тяжело контужен Кикаев…

— Кикаева — в укрытие, остальным продолжать работу! — прохрипел командир отделения.

Они укладывали новые звенья рельсов, крепили их к шпалам, забивали костыли. А рядом с полотном хлестали свинцовые струи, снова и снова содрогалась от тяжких разрывов земля. Вот, охнув, схватился за грудь Николай Меладзе… Вот, прижав ладони к лицу, вслепую бредет Вася Белокопытов, и сквозь пальцы его стекают крупные капли алой крови… Вот от обжигающего удара в ногу покачнулся Липатов…

— Что с тобой, сержант? — кинулся к нему Макогонов.

— Пустяки, царапина, — процедил сквозь зубы. — Продолжать работу!

И они продолжали укладывать рельсы. Выполнили приказ: под обстрелом и бомбежкой восстановили пути, вызволили из ловушки эшелоны, которые так нужны были фронту. Потом в полевом лазарете военфельдшер Толя Токарев вытащил из ноги Ивана кусочек металла с зазубренными краями — осколок фашистской бомбы, и вскоре вернулся сержант в строй, к товарищам.

О том боевом эпизоде напоминают лишь багровый шрам да орден Отечественной войны I степени. А вот теперь над головой — мирная голубизна.

Справедливые слова говорил подполковник Епишкин: пост оказался действительно нелегким. Прибывал очередной поезд, и площадь, заполняясь людьми от края до края, бурлила и колыхалась. Людской поток, постоянно растекаясь, выплескивал порою чьи-то беды, несчастья, огорчения: