Алексей Богдаев - Кинжальный огонь [Рассказы]

Алексей Галерин встал и забросил автомат за спину. Вокруг пулемета собрались ротозеи и хохотали над необычным зрелищем: колеса станкача были забинтованы тряпьем так, что он походил на «максима в лаптях».

Как только стало темнеть, рота вытянулась в колонну и зашагала в составе батальона в неведомую и опасную даль. Многие вспомогательные дороги через Польшу к советской границе были выложены железобетонными плитами для проезда в одну сторону. Это гитлеровцы постарались сделать при подготовке к войне с СССР. Теперь по ЖБ шли наши войска. Соблюдалась строжайшая свето- и звукомаскировка: нельзя было курить, бряцать оружием, стучать лопатками по прикладу и катить пулеметы на катках. Стало почти темно. Шли тихо, лишь слышно было глухое покашливание, да шарканье солдатских сапог. Двигались легко. Усталости никакой. Только на душе невесело. Напряженная обстановка не давала покоя. Через каждый час движения объявлялся привал на десять-пятнадцать минут, и снова вперед.

Усталость навалилась как-то внезапно, под утро, когда заря загоралась и слышны были далекие петухи на польских хуторах. Жуткое состояние, страх, неуверенность давно прошли, и посоловевшие глаза сами слипались, противясь воле пехотинца. Кто обрел друга по сердцу, у того задушевных разговоров на многие километры хватало…

Неожиданно Галерин почувствовал, будто он идет по воде, ноги хлюпают в жиже. Это новое незнакомое состояние напоминало сон. Но Алексей явно не спал и совершенно трезво оценивал обстановку. Осмотрелся, все идут, посапывая носами. Необычное ощущение все настойчивее напоминало о себе. «В чем же дело?» — встревожился молодой сержант.

Рота остановилась на пастушьем хуторке недалеко от рощи, темневшей слева. Справа была овечья кошара под соломенной крышей. Подошли к ней. Командир взвода младший лейтенант Катышев отдал приказ:

— Здесь взвод будет дневать. С рассветом из кошары без команды не выходить. Соблюдать маскировку. Наш взвод располагается слева. Оружие с собой в полной боевой готовности. Смена дневальных через час…

В овчарне было достаточно соломы и сена. Командиры отделений разместили людей вдоль стен, и через несколько минут было слышно похрапывание. Люди устали — прошли более сорока километров.

Галерин снял хромовые ботинки и обмер: подошвы обеих ног от пальцев до пяток отслоились и раздулись, как велосипедные камеры. Онемевшие ступни враз загорелись огнем и разнежились на свободе. Лешка ощупал ноги, пытался рассмотреть их, но в полумраке плохо было видно. Чиркнул спичку и сильно испугался… «Ну, братец, тебе не до сна! Что делать будешь?» Уши загорелись, лицо зарделось, как в бане, в висках застучала кровь. Безысходность охватила душу: чужая земля, гари, постоянная угроза бандеровских банд, страх за свою беспомощность и позорный стыд перед боевыми товарищами. Невольно глаза наполнились слезами: «Что делать? Позор! Как поступить? Кому сказать?» Алексей Галерин не знал.

Разумеется, сна никакого.

Прошло несколько минут. Он размышлял: «Нет, не натер я ноги, потертости не было. Это от длительной ходьбы. Жесткая подошва трофейных ботинок предательски отслоила кожу. Надо было соломку подстелить или стельку какую-то. Как же это я не догадался?..» Тихонько стал звать:

— Чуркин, а Чуркин. Не спишь?

Тот, видимо, не спал. Он не так устал, как вчера: пулемет сам ехал. Чуркин думал о семье, о доме: как они там, без него, несчастные, голодают, поди… Он только чуть задремал, ощутив сладкую истому, на теплой и уютной соломе:

— Чего тебе, сержант? Не, не сплю! А что?

— Поди сюда, глянь, что у меня? А?

Чуркин перелез через соседа и подполз к Галерину, осмотрел ступни, потрогал за пальцы и хмыкнул:

— Да, сынок, как же это ты, а?

И тут Лешка не выдержал и заплакал. Сам не заметил, как ослаб, внезапно разрыдался. Но это только перед Чуркиным. Он верил ему, и только ему мог доверить свою душевную травму. Украдкой глянул на Чуркина с надеждой найти защиту и помощь. Старый солдат отлично понимал безусого мальчишку, по сути, еще пацана, судьбой поставленного рядом с ним. Но жалеть не стал.

— Не горюй! У меня тако же было, да прошло! — он решительно встал и тихо, обнадеживающе сказал: — Я сейчас, погоди, успокойся, сынок!

Лешка почувствовал отцовскую заботу, немного успокоился. Отцу его тоже было сорок шесть лет. Сгинул где-то под Краснодаром. Мама писала — пропал без вести… И усы носил, как у Чуркина… «Куда он так быстро ушел?» — опомнился Лешка. Но не прошло и десяти минут, как в кошаре появился санинструктор Пухов с большой сумкой и ППС за спиной. Сдвинув пилотку на затылок, санитар стал на колено и положил лешкину ногу на свое бедро, молча достал спирт, обтер ступню тампоном, а ножом разрезал кожу в нескольких местах. Брызнула прозрачная лимфа. Выдавив ее ватой, он взял бутыль с йодом и протёр ногу до щиколотки. Затем из большой черной банки зачерпнул пятерней вазелин и обильно смазал подошву. Повторив операцию с другой ногой, он набросил портянки, прикрыл ноги шинелью и встал:

— Фамилия как, сержант?

— Галерин.

— Взвод? Отделение?

— Третье отделение первого взвода.

Козырнув, лекарь схватил сумку, поправил автомат и исчез.

Уже рассвело, в кошаре все спали, как убитые. Только Чуркин не спускал глаз с парнишки. Он наклонился, прошептал, улыбаясь, в усы:

— Колеса надежно смазали. Теперича поспи, сержант! Пройдет все, не думай! Ну, поспи, поспи.

— Спасибо, Чуркин, а я испугался. Ты не говори никому.

— Да нет, пустяки, теперича пройдет, пройдет… Лешка немного успокоился, и не помнил, как уснул. Только сон ему приснился, будто мать в отчем доме укладывает его в постель и осторожно поворачивает на бок… Это Чуркин тряс его за плечо.

Галерин поспал час. Проснувшись, заглянул под шинель. Боль в ногах утихла. Солдатский гомон, стук котелков и кружек говорил о том, что принесли завтрак.

На фронте кормили два раза в сутки: утром и вечером. Те, кто давно воюют, привыкли к такому режиму питания. Кроме котла, выдавали ДП: консервы, галеты, сухарики. Сахарок к чаю всегда был. Новичкам на фронте такой порядок был не по нраву. Однако, кормили вволю. Гречневой каши с американской свиной тушенкой — котелок на душу — вполне достаточно на весь день.

Стало совсем светло. В кошаре пахло сеном и овцами. Чуркин, подавая котелок с кашей и фляжку с чаем, посоветовал сержанту:

— Не вставай пока. Я доложил старшине… Тихо, тихо! Ешь, пока горячая. А я тебе расскажу, что во дворе видел! Не умею складно, да вот, слушай: драка натуральная чуть не получилась из-за каши, значит. Хорошо, разняли вовремя…