Мерсия Макдермотт - Апостол свободы

«Жив еще, жив он!» — восклицал Христо Ботев в поэме, ярко воплотившей романтику «безумства храбрых» и описавшей красоту болгарской природы — поля под жгучим солнцем жатвы, песни жнецов и лунный свет над Стара-Планиной. Это и сейчас самое известное и любимое в Болгарии стихотворение, и почти на каждом памятнике павшим стоит ботевская эпитафия Хаджи Димитру: «Кто в грозной битве пал за свободу, не умирает: по нем рыдают земля и небо, зверь и природа, и люди песни о нем слагают».

Ботев встречался с Хаджи Димитром в убогих душных Корчмах, где хэши топили тоску по дому в дешевом вине и потоках патриотических речей. Там же он познакомился с братом Левского Христо, а через него и с самим Левским. Наступала морозная румынская зима, оба они — профессиональный революционер и поэт — были без работы, сильно нуждались и голодали. На окраине Бухареста Ботев нашел заброшенную ветряную мельницу и предложил новому другу разделить с ним это жалкое жилье.

Ботев был молод, красив, очень обаятелен, склонен к озорным выходкам и в какой-то мере легкомыслен. Он родился на рождество 1848 г. (9 января 1849 г. по новому стилю) в семье Ботю Петкова, одного из самых известных в свое время учителей, который жил в Калофере, хотя родом был из Карлово. Первые уроки поэзии Ботев брал у матери; она была неграмотна, но знала и помнила свыше трехсот народных песен, которые пела детям, и впоследствии поэт использовал в своих стихах образы и ритмы народной песни. В возрасте пятнадцати лет Ботев получил возможность, о которой так горячо и бесплодно мечтал Левский, — учиться в России; он отправился в Одессу стипендиантом русского правительства, чего его отец добился благодаря посредничеству Найдена Герова. В Одессе Ботев не только познакомился с сокровищницей русской литературы, но и испытал на себе сильное влияние русской публицистики, особенно статей социалиста-утописта Чернышевского. Он усвоил привычки русской нигилистической молодежи, стал весьма небрежен и неряшлив, отпустил волосы до плеч [62] См. воспоминания Георгия Смилова «Ботев през погледа на съвременниците си», под ред. А. Бурмова, 1945, стр. 11. — Прим. авт. . Через два года он лишился стипендии, ибо его поведение и «опасные наклонности» обратили на себя гнев консервативных и влиятельных болгарских эмигрантов. Ботев скитался по Одессе, сблизился с босяками и польскими эмигрантами, затем нашел место учителя в бессарабской деревне. Он не умел обращаться с деньгами, экономить, и потому ходил в чьей-то старой казацкой форме, в заплатанных штанах и сапогах, спал на голых досках и укрывался шинелью. [63] См. воспоминания Васина Лукова, цит. соч., под ред. А. Бурмова, 1945, стр. 23. — Прим. авт.

В 1867 г. он вернулся в Калофер и стал преподавать в школе, замещая отца, пока тот был болен. Друзья заметили, что Христо сильно изменился; он отпустил длинные волосы, много курил и открыто порицал все, хотя бы отдаленно связанное с существующим порядком вещей, — И турок, и чорбаджиев, и даже школьные учебники. Он также много говорил о социализме и сколотил группу молодых единомышленников; они упражнялись в стрельбе, для чего сами набивали патроны и отливали пули. Развязка наступила в мае на традиционном празднике Кирилла и Мефодия. Школа была украшена гирляндами. Множество празднично одетого народа вместе со священниками, хором, с церковными хоругвями собралось во дворе школы, чтобы отслужить молебен и послушать, что скажут учителя о просвещении и прогрессе. Ботев считал, что длинные речи старших коллег слишком умеренны и лишь одурманивают людей и сбивают их с толку. Когда высказался последний оратор, он вскочил на трибуну и выступил с речью столь пламенной и откровенной, что присутствующие начали дрожать от страха и поглядывать на ворота, где в любую минуту могли появиться заптии, а там и разошлись по одному. Во дворе осталась лишь кучка молодежи, священники и учителя. К счастью, никаких неприятных последствий этот поступок не возымел, но Ботю Петков решил, что пребывание сына в Калофере чревато угрозой и для него, и для всех остальных, и его лучше отослать обратно в Россию. Вмешательство профессора Одесского университета помогло добиться восстановления стипендии; профессор любил Ботева и поощрял его поэтические опыты, хотя и не одобрял его склонности впутываться в скандальные истории. Ботеву вручили дюжину турецких лир и отцовские золотые часы и должным порядком проводили в дорогу. Однако, к огорчению родных и профессора, до Одессы он так и не доехал; привлеченный слухами о формировании четы, он отправился в Румынию, к хэшам.

Ко времени знакомства с Левским Ботев попал в отчаянное положение. Все его планы пошли вкривь и вкось. Жельо-воевода, с которым он хотел уйти в Болгарию, не сумел собрать средства для снаряжения четы, а после ухода Караджи и Хаджи Димитра был арестован румынскими властями, как и многие его товарищи. Сам Ботев был вынужден скрываться. Потом его постиг новый удар — он заболел. У него не было денег на еду, на одежду, он был вынужден заложить свои книги и наконец написал о своем положении богатому родственнику. Христо Георгиеву, который вместе с братом Евлогием был одним из лидеров «старых» в Бухаресте. Не получив ответа, Ботев сам пошел к Георгиеву. «Я упал перед ним на колени и со слезами на глазах просил дать мне достаточно средств для того, чтобы я мог продержаться, пока найду работу, и когда услышал отказ, в глазах у меня почернело. Стоило мне подумать, что надвигается зима, у меня волосы вставали дыбом. Я в отчаянии и иногда впадаю в такое уныние, что если это продолжится, оно может толкнуть меня на преступление или убьет меня» [64] Из письма Найдену Герову от 21.9.1868 г. — Прим. авт. .

Для девятнадцатилетнего Ботева, впервые столкнувшегося с голой прозой жизни эмигранта и шатающегося под ее ударами, Левский был воплощением силы. Он был на одиннадцать лет старше и куда богаче опытом и хладнокровнее, чем молодой поэт, которого страстная натура то возносила к вершинам экзальтации, то низвергала в пропасть отчаяния. К тому же Ботев был глубоко обескуражен тем, что не смог дать выход своей патриотической энергии.

«Живу в совершенной бедности, — писал он своему другу Киро Тулешкову. — То тряпье, какое у меня было, порвалось, и я стыжусь выйти днем на улицу. Я живу на самой окраине Бухареста, на ветряной мельнице вместе с соотечественником, Василом Дьяконом. О нашем пропитании не спрашивай, потому что лишь раз в два-три дня удается раздобыть хлеба и утолить голод… Подумываю выступить с лекцией в читалиште „Братская любовь“, но как мне там появиться, не знаю! При всем этом критическом положении не теряю отваги и не изменяю своему честному слову… Приятель мой Левский, с которым мы живем, человек неслыханного характера. Когда мы находимся в самом критическом положении, он и тогда так же весел, как когда мы в наилучшем положении. Мороз, и дерево, и камень трещит от стужи, ничего не ели два или три дня, а он все поет и весел. Вечером, пока не ляжем, поет; утром, как только откроет глаза, опять поет. В каком бы отчаянии ты не находился, он тебя развеселит и заставит забыть все печали и страдания. Приятно человеку жить с такими личностями!!!».