Мерсия Макдермотт - Апостол свободы

«Что мне с вами делать, когда вы сами показали себя неспособнее тех, кто вчера взялся за работу! Про теперешний случай я вас тысячи раз предупреждал, что так может случиться, и вы обещали держаться твердо. Где ваше постоянство? И разве не сами вы причиной тому, что страдают и другие, я ведь вам говорил про Дим. Общего и в его присутствии, что он негоден работать по своему разумению? Разве мало было тех слов, которые я перед ним самим сказал, чтобы вы составили мнение о том, что будет дальше? И когда вначале он был со мной, разве не слыхали вы от него самого, как он жалуется, что куда мы ни поедем, я оставляю его на постоялом дворе и делаю дело сам, а с другими членами его не знакомлю? Неужто вы не поняли из этих ясных слов, что я не стану ему доверять из-за одного того, что он послан тем-то и тем-то? как было и с Ангелом, пока сам человека не проверю! Вы скажете: „Разве ты не узнал их после того, как вы втроем два месяца ездили вместе?“. Много слов уйдет доказывать, что в народном деле нужно время, чтобы узнать, насколько человек патриот и постоянен ли во всяком отношении, и немало времени, Потому иные народы, которые торопятся в таком деле, успевают в нем медленнее тех, кто идет вперед осторожно. Вы мне говорили: „Для этой работы надо разослать людей во все стороны, чтобы дело шло быстрее“, а я вам говорил, что надо, но подходящих людей нет! А вы показали мне А.К. и Д.О. А.К.-у я сказал, что ученому человеку вроде него нужно долго учиться работать без ошибок, не меньше четырех лет ездить по всем местам, встречать разные мнения, разных людей и прочее, А он принял мои слова так, будто я ищу для себя привилегий! Вы слышали, что я ему говорил, как надобно поступить в Рущуке, да он не послушался, и чем все кончилось! Д.О. тоже считал меня привилегистом, и вам об том же говорил, а сам не понимает, что Народное дело не подвинешь вперед, кроме как по пути, который я показал. Назначить Димитра Общего в Орхание и дать ему полномочие решили все вы, а больше всего настаивали Анастас из Плевена, Ваньо (Драсов — М.М.) и Пышков, а скоро после того вы сами читали письма из тех мест, и сам Пышков и другие сколько нападали на него устно, когда увидели, что из-за его безумия в этих местах скоро все пойдет прахом!..».

Затем Левский описывает свои попытки встретиться с Общим и предостеречь его от нападения на почту и продолжает:

«Вот почему вы сами причина тому, что сейчас дрожите от страха и даже для меня у вас не найдется места, чтобы я мог приехать в ваш город и взять все, что там есть, потому что Д.О. знает всех вас! И раз вы в подозрении, то должны все взять и передать, как сказано выше. А наперед дерзайте! Тот, кто в тюрьме, — в тюрьме, но остальные должны помнить, что давали клятву. Кто не исполнит клятву, которую дал на святом Евангелии, т. е. поклялся своей верой и честью, тот самый низкий и гнусный человек на свете! Лучше сто лет честных мук, чем преступить свою честь и свою веру! Завтра придет день, и такому скажут: ты не честен, ты не Болгарин, ты солгал на Евангелии! Разве вы не клялись, что будете исполнять устав? А теперь, когда братья попали в тюрьму и может быть их сошлют на каторгу, помогаете ли вы, как написано в уставе, что каждый из товарищей должен помочь тому, кто попал в беду!» [238] См.: Д. Т. Страшимиров, цит. соч., стр. 198–203. — Прим. авт. .

Далее Левский объясняет, почему он не предпринял попытки освободить заключенных в Софии, и наконец, как будто взрыв негодования облегчил ему душу, говорит о будущем, о необходимости ускорить сроки восстания и добыть необходимые средства. Он дает указания, которые уже получили остальные комитеты, и назначает Ловеч окружным центром — спокойно и деловито, как он и писал обычно свои письма.

Он послал это письмо с Сирковым и стал ждать новостей. Наконец он решил, что должен ехать в Ловеч сам, несмотря на опасность. Нужно взять архивы и вернуть средства комитета; нужно разоблачить предателя или предателей и наказать их; нужно успокоить испуганных людей и заново вселить в них бодрость; нужно создать новый окружной центр. Совесть не позволяла Левскому уехать из Болгарии прежде, чем он перевяжет все раны, ибо в его отсутствие организация может истечь кровью. В своих отношениях с людьми он мог быть мягок и внимателен, но когда речь шла о долге, был непоколебим до фанатизма. Называя устав «святым» и заявляя, что лучше сотню лет терпеть честные муки, чем преступить свою честь и веру, он не говорил цветистые слова, — он просто выражал свои чувства. Ничто не могло отклонить его от выполнения дела, которое он считал своим долгом. Опасности, пытки и смерть бледнели перед необходимостью сдержать свою клятву. Он был готов зайти так далеко, как понадобится, чтобы добиться справедливости, — что он уже доказал в конфликте с Общим, — и теперь был готов дать Крыстю возможность оправдаться по обвинению куда более тяжкому. Но если поп Крыстю виновен, то долг Левского — сохранить дисциплину и защитить организацию; по этому вопросу никаких компромиссов быть не может.

Приближалось рождество. Колядники ходили от дома к дому, в каждой семье готовились встречать большой праздник традиционными обрядами; вечером на святки не забывали украсить и домашнюю скотину: коровам и овцам увешивали рога яблоками, завернутыми в фольгу, и кормили их особо выпеченными хлебцами. Пол в гостевой комнате застилали соломой, устраивая подобие яслей, где родился Христос, и вся семья садилась за обрядовый ужин, которым заканчивались долгие рождественские посты. В день рождества семья разговеется мясом специально откормленной к празднику свиньи, и начнется веселье.

Не обращая внимания на царившее повсюду праздничное настроение, Левский в самый день рождества выехал в Ловеч, хорошо понимая, что едет не в Вифлеем, а в сады Гефсиманские. Улицы Ловеча были непривычно пусты и безлюдны; в воздухе носились вкусные запахи, торговые ряды были закрыты. Болгары разошлись по домам, а турки сидели в душных цирюльнях и кофейнях, посасывая трубки.

Никем не замеченный, Левский пробирался по улицам на встречу с немногими сохранившими верность делу друзьями. Он хорошо понимал, что от комитета мало что осталось, что некому взять на себя руководство им или работу по его восстановлению, и что помочь этой беде пока нечем. Все его внимание было сосредоточено сейчас на Крыстю, и хотя все умоляли его избегать встречи с ним, Левский настаивал на своем: «Если бы сама природа восстала против меня, то и она не помешала бы мне встретиться с ним! Я хочу его видеть; я хочу знать, чем он будет оправдываться, как будет смотреть мне в глаза… Он отвечает передо мной, и перед вами, и перед всем Болгарским народом. Я не хочу быть черной душой в глазах народа, не хочу, чтобы меня обвиняли потомки…» [239] См.: 3. Стоянов, цит. соч., стр. 107. — Прим. авт. .