Николай Коняев - Алексей Кулаковский

Манчары жил вдвоем с матерью в 20 верстах от Чочо. Летом Манчары косил сено, как и всякий якут в его возрасте и положении. В остальное время года он работой не занимался…

Однажды в мае Манчары шел по тротуару Малобазарной улицы Якутска. Был немного под хмельком. Вдруг на углу перекрестка двух улиц он встречает разряженную молодуху, с которой имел амурные дела…

Манчары, быстрый в движениях и поступках, попытался поцеловать ее, но следом за женщиной шел ее муж, и женщина оттолкнула любовника, так что в руках Манчары остался ее головной убор.

Манчары со стыда и испугу — давай Бог ноги! Супруги подали на Манчары жалобу в «суд» («судом» называют якуты всякого служащего человека и всякое казенное учреждение).

Манчары испугался и спрятался в лесу.

Потом настала осень с холодами, утренниками и темными ночами.

Манчары думал, думал и однажды поздней осенью в вечернее время отправился к дяде Чочо.

— Слушай, уважаемый дядя! Ты сам все слышал, все знаешь о горе, постигшем меня…

— Эх ты, глупая башка! — сказал Чочо. — Ты бы давным-давно прибежал ко мне за помощью и теперь жил бы себе припеваючи, по-прежнему на воле. Сам виноват, что столько времени прострадал. Завтра же отправимся в город к начальнику. Я с ним хорошо знаком…

Действительно, утром поехали в город.

Вошедши к «начальнику», Чочо сделал с чувством и достоинством глубокий поклон. Затем, выпрямившись, сказал:

— О великий доверенный Белого царя! Выслушай, что скажет тебе твой верноподданный: повинуясь твоему наказу, я привел к тебе обманом того, кто не знает греха перед Богом, кто попрал ногами законы солнца-царя, позабыл стыд перед людьми и светом и ослушался твоего приказа явиться и прятался целое лето в темном лесу как тать… Вот стоит он — Василий Манчары.

Пригодились и шкурки лисиц, которые привез Чочо. Он дал их в качестве взятки начальнику, чтобы тот строже судил Манчары».

В отличие от позднейших вариаций Кулаковский трактовал образ Манчары в реалистическом ключе, хотя в его записях и ощущается явное сопереживание этому легендарному герою.

Так он, видимо, и играл на сцене. Хотя актерской работой участие Кулаковского в спектакле не ограничилось.

По просьбе автора пьесы он сложил песню Манчары к Бэрт Маарыйа и сам же ее исполнил.

«Первое представление пьесы произвело очень большое впечатление на публику и показало, что якуты настолько сценический народ, что актеры, люди совершенно неподготовленные ранее к такого рода сценическим действиям, выполнили свои роли самым блестящим образом, — писал об этом спектакле А. И. Свирский. — Из участников наиболее отличились Мария Николаевна Ионова в роли матери Манчары, Алексей Елисеевич Кулаковский в роли Манчары, Екатерина Николаевна Аверинская в роли Матрены, Терентий Вонифатьевич Слепцов в роли князя Чочо»…

Сразу после спектакля Алексей Елисеевич уехал на родину.

Видимо, только теперь, совершив трудное и опасное путешествие в Оймякон, и получил Кулаковский возможность расплатиться с тестем…

Мы уже говорили, что в отличие от сыгранного им на якутской сцене Манчары, который любил «поволочиться за городскими и улусными молодухами», Алексей Елисеевич вел себя более скромно и, как мы видели на примере его женитьбы, повышенной разборчивости по отношению к женской красоте тоже не проявлял.

Это не значит, что Кулаковский строил отношения с выбранной ему в жены Анастасией Егоровной по принципу: стерпится-слюбится, просто он всегда чувствовал, что внешностью красота женщины не ограничивается, а внутреннее со временем преображает внешнее…

И словно откликаясь на эти мысли супруга, некрасивая Настайя (так звали Анастасию Егоровну в семье) к своему двадцатипятилетию как-то удивительно похорошела…

И вот, казалось бы, расплатившись с долгами, и жить бы Кулаковским счастливо, но уже совсем немного жизни оставалось кроткой Настайе.

Возвратившись в 1906 году домой, Алексей Елисеевич Кулаковский не узнал жену. Она отворачивалась от поцелуев, отталкивала его.

На глазах сгорала Анастасия Егоровна в скоротечной, горловой чахотке…

Не подпускала к себе она и детей, возле ее постели стоял прутик, чтобы отгонять их.

Нет никаких свидетельств, что Кулаковский связывал героиню поэмы «Красивая девушка» с конкретными женщинами.

«Созданный в поэме А. Кулаковского идеал красоты и гармонии не только основан на традициях национального фольклора, но и связан с восходящей к классической русской литературе идеей «красоты, спасающей мир», — отмечал А. А. Бурцев. — Более того, нарисованный якутским поэтом идеал, оставаясь национальным, приобретает вневременной, универсальный характер…». [55] Бурцев А. А. Наследие А. Кулаковского в контексте мировой литературы // Кулаковский А. Е. и время: Сборник научных статей/ АН РС(Я) Под ред. В. Н. Иванова. М.: Институт гуманитарных исследований, 2003. С. 425.

кажется, что эти строки написаны в память об Анастасии Егоровне.

19 ноября 1906 года она умерла.

Почти не осталось документов, по которым можно судить о недолгой жизни Анастасии Егоровны Кулаковской-Оросиной…

Кажется, только одно ее письмо и сохранилось. Адресовано оно Христине Никифоровне Слепцовой, гражданской жене составителя словаря якутского языка Э. К. Пекарского. И просит Анастасия Егоровна в этом письме прислать ей высокие французские сапожки со шнуровкой и пуховую шаль…

В поэме «Красивая девушка» внешняя красота героини гармонично сочетается с ее «светлыми мыслями», «душой добрейшей» и «нравом кротким» и различные женские образы не просто соединяются, а как бы перетекают один в другой.

Словно иллюстрация к «Красивой девушке» в семейном альбоме Людмилы Реасовны Кулаковской хранятся фотографии, на которых в национальной одежде — летней и зимней! — запечатлены две молодые якутки. Фотографии эти, хотя они и черно-белые, чем-то напоминают красную вышивку на белой холстине.

Одна из женщин, запечатленных здесь, — Анастасия Егоровна Кулаковская.