Леонид Млечин - Коллонтай

Актриса Вера Леонидовна Юренева до революции играла в Александринке, а потом — в Ленинградском академическом театре драмы и МХАТе-2. Во время Гражданской войны Юренева записала в своем дневнике о Коллонтай: «Она прекрасна неистощимым творчеством. Точно дорогой металл льется в ней вместо крови. Я хотела бы когда-нибудь о ней книгу написать».

Вера Юренева так и не засела за книгу. Зато сама Александра Михайловна оставила обширные мемуары, хотя долгое время скрывала работу над ними.

Когда-то еще в Норвегии на приеме у премьер-министра французский дипломат поинтересовался у нее:

— Вы, верно, пишете мемуары?

— Нет, — красиво-снисходительно ответила Александра Михайловна, — я предпочитаю наслаждаться своей жизнью, а не писать о ней.

Все с удовольствием рассмеялись.

В реальности к работе над воспоминаниями она приступила еще перед войной. Одному писателю, интересовавшемуся ее записками, Коллонтай объяснила: «Я считала себя «личностью незаурядной», которая сама пробивает путь женщинам, и будущему человечеству будет интересно читать именно о внутренней жизни таких, как я».

В 1939–1940 годах Коллонтай подготовила первый вариант своих записок под названием «Мечты сбываются» — на английском языке, предполагая издать их за границей. В декабре 1944 года дисциплинированно переслала рукопись наркому Молотову. Тот по-английски не читал. Велел своему старшему помощнику Борису Федоровичу Подцеробу (впоследствии генеральный секретарь МИДа и заместитель министра) отдать рукопись Ивану Михайловичу Майскому, а потом еще и показал своему переводчику Владимиру Павлову.

«В поезде по пути в Берлин на Потсдамскую конференцию Молотов поручил мне прочесть воспоминания А. М. Коллонтай, написанные по-английски, — рассказывал Павлов. — Я отметил те места в машинописном экземпляре воспоминаний, которые мне казались заслуживающими внимания. Среди них была страничка, на которой Коллонтай рассказывала о том, как еще в четырехлетием возрасте стала революционеркой.

С ней это случилось, когда ей довелось однажды зимой наблюдать тяжкий труд двух полотеров, натиравших полы в роскошных апартаментах особняка в Петербурге, где она жила со своими родителями. Отец ее был генералом, занимавшим видный пост при дворе царя. Заметив, что во второй раз пришел продолжать работу лишь один из полотеров, она спросила у него, почему он пришел один. Тот ответил, что товарищ его простудился и умер. Он добавил, что у него не было теплого пальто и не на что было его купить.

Девочка Коллонтай была поражена этим фактом, и, размышляя о нем, она пришла к пониманию контраста между ее семьей, жившей в полном довольстве, и положением несчастного полотера. У нее пробудилось сознание необходимости встать на сторону угнетенных».

Александре Михайловне, как всякому автору, не терпелось увидеть книгу опубликованной. 26 января 1945 года она обратилась из Стокгольма к директору издательства «Художественная литература» Петру Ивановичу Чагину:

«Дорогой товарищ,

В начале декабря я послала на имя В. М. Молотова «Мои воспоминания детства» — рукопись на машинке приблизительно в 300 страниц. Это — описание моего детства и юности до моей поездки в Цюрих для поступления в Цюрихский университет, то есть до политической эмиграции. Книгу эту я написала на английском языке, так как имела в виду шведских и английских читателей. Начала такую же книгу на русском языке для наших читателей, но, как Вам, может быть, известно, тяжело заболела. Когда я вернулась к работе в прошлом году, у меня уже не хватало ни сил, ни времени дописать свою книгу по-русски…

Поэтому я бы хотела с Вами договориться относительно того, нет ли у Вас хорошего переводчика с английского, который мог бы по моей английской рукописи вчерне переводить главу за главой и с дипломатической почтой пересылать мне для уточнений и исправлений…

Английскую рукопись Вы можете получить в секретариате Вячеслава Михайловича… Может быть, они уже передали ее Вам или кому-либо другому. Об этом справьтесь в секретариате или у самого тов. Молотова».

Разумеется, ни одно издательство не могло проявить инициативу, если судьбу рукописи решал член политбюро. Поторопить Молотова, второго человека в стране, попросить его поскорее решить вопрос с рукописью — об этом директор издательства и подумать не мог. Так что Александре Михайловне пришлось ждать.

Двадцать первого марта 1945 года, одолев рукопись, Майский написал Молотову:

«Многоуважаемый Вячеслав Михайлович,

Мне переслали из Вашего секретариата воспоминания т. А. М. Коллонтай о ее детстве и юности на английском языке. Товарищ Подцероб ознакомил меня также с содержанием письма А. М. Коллонтай к Вам по поводу этих воспоминаний.

Я прочитал рукопись, и мое заключение сводится к следующему: воспоминания написаны с литературной стороны хорошо, живо, интересно, в том стиле, который вообще свойственен Коллонтай. Есть в рукописи некоторые места, которые лучше было бы опустить по соображениям не столько политического, сколько персонального характера (об этом я недавно лично написал А. М. Коллонтай), но они составляют лишь очень маленькую часть всего произведения. Всё остальное было бы желательно и полезно издать…

А. М. Коллонтай — одна из наиболее выдающихся женщин, выдвинутых русским революционным движением, и ее воспоминания, конечно, заслуживают внимания со стороны как современников, так и потомков. К тому же А. М. Коллонтай хорошо владеет пером, — качество, не всегда встречающееся у мемуаристов, — поэтому ее воспоминания дают ценные зарисовки различных уголков русской жизни… По всем этим соображениям, мне думается, воспоминания А. М. Коллонтай нужно выпустить в Москве.

Не менее важно опубликование их за границей. А. М. Коллонтай в качестве главного мотива для издания своих мемуаров в Швеции выдвигает свое желание раз и навсегда ликвидировать всякие басни и небылицы, которые о ней рассказывают досужие иностранцы. Соображение правильное. Могу засвидетельствовать, что и сам я во время моего долголетнего пребывания за границей неоднократно наталкивался на самые фантастические россказни об А. М. Коллонтай — в печати и не в печати, — с которыми желательно покончить…»

Но еще более важным Майский считал покончить с традиционным представлением о русском человеке: «прекраснодушный мечтатель, не умеющий навести порядка даже в собственном доме». Это представление, по его мнению, создала классическая русская литература.

«Средний европеец на основе нашей старой литературы не верил в способность русских что-либо построить и организовать в крупном масштабе.