Леонид Млечин - Коллонтай

Послевоенные годы оказались мрачными и трудными не только по причине голода и медленного восстановления народного хозяйства. Накормить людей власть была не в состоянии. Зато могла напугать и отбить желание жаловаться и говорить о трудностях. Послевоенное время запомнилось масштабными идеологическими акциями. Они начались с громких постановлений о литературе, музыке, кино. Самые знаменитые из них появились в голодном 1946 году — «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и о кинофильме «Большая жизнь».

Сталин читал сводки Министерства госбезопасности и знал, что с окончанием войны люди связывали огромные надежды: жаждали сытной жизни, либерализации и спокойствия. Крестьяне надеялись, что распустят колхозы. Эти слухи распространялись по всей стране. Но ожидания не оправдались, пришло разочарование.

В аппарате госбезопасности выяснили, кто же недоволен положением в стране. Получалось, что это те, кто побывал на Западе и хотя бы краем глаза увидел западную жизнь, — то есть бывшие солдаты и офицеры Красной армии и бывшие военнопленные, те, кого немцы увезли на принудительные работы.

Константин Михайлович Симонов рассказывал, как Сталин собрал руководство Союза писателей. Заговорил о «неоправданном преклонении перед заграничной культурой».

— Эта традиция идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами — засранцами. — Сталин позволил себе неприлично пошутить. — У военных тоже было такое преклонение. Теперь стало меньше…

По всей стране развернулась борьба с «низкопоклонством перед Западом». Всё, что шло из западных стран, даже в точных науках, называлось реакционным. Ученым приходилось вычеркивать ссылки на иностранных авторов. Таким примитивным образом утверждался приоритет отечественной науки. Это были худшие времена для советских ученых, отрезанных от мировой интеллектуальной жизни.

Кибернетика была запрещена как буржуазная наука. Разгрому — под руководством малограмотного «народного академика» Трофима Денисовича Лысенко — подверглась биологическая наука, что на десятилетия обусловило отставание аграрного сектора и фармакологии. Химическое отделение Академии наук провело сессию в подражание лысенковской, что нанесло тяжкий ущерб химической науке.

Атмосфера холодной войны помогла сбить волну недовольства, критики власти. Как только людям сказали, что придется ждать новой войны, настроения изменились. Ради сохранения мира люди были готовы на новые жертвы. Понятно, что понадобились и «внутренние враги», которых надо было разоблачить и обезвредить.

Ощущая общественную атмосферу, Коллонтай держалась невероятно осторожно. Ее письма безукоризненно верноподданнические. 1 апреля 1949 года она сообщала ленинградской писательнице Евгении Ивановне Фортунато: «У меня всё по-обычному, понемногу работаю, а больше воспринимаю интересную нашу жизнь. Каждая газета приносит радость и новый сдвиг, увеличивая счастье нашего народа».

Семнадцатого ноября 1950 года отправила письмо старому знакомому — Семену Максимовичу Мирному (они познакомились в Гражданскую на Украине, а в конце 1920-х он служил первым секретарем полпредства в Швеции): «Я не базируюсь на документах, в этом ценность моих записок. Пишу о том, что видела сама, о тех людях и впечатлениях, которые вынесла лично. Сверяю иногда лишь какую-нибудь дату, если ее упустила в записках. Для будущих историков интересно будет непосредственное впечатление живого участника тех лет…»

В институтах Академии наук, творческих союзах, издательствах, как и во всех других идеологических учреждениях, развернулась борьба с «сионистами» и «космополитами», которая оказалась выгодным делом. После подметных писем и открыто антисемитских выступлений освобождались места и должности. Карьеры стали делаться почти так же быстро, как в 1937 году, когда расстреливали вышестоящих, открывая дорогу нижестоящим. Еще оставалось некоторое количество евреев на достаточно заметных местах; они вносили вклад в науку, медицину, искусство. В первую очередь с ними боролись как с конкурентами. В борьбе с «космополитами» появилась сплоченная когорта профессиональных разоблачителей, как правило, бездарных людей, надеявшихся сделать карьеру за счет уничтожения коллег. Эти кампании были сигналом к поиску внутренних врагов, что, судя по всему, должно было стать обоснованием нового большого террора.

Всё это вело к оскудению духовной и интеллектуальной жизни страны. Вместо творческих дискуссий и обсуждений по существу реальных проблем — споры начетчиков, соревновавшихся в подборе цитат классиков марксизма.

«Маркс говорил по такому-то вопросу одно; «поздний» Энгельс — другое; Ленин — третье, — вспоминал Георгий Валентинович Шумейко, много лет проработавший в ЦК. — Это часто вызывало тупиковое состояние… Письма растерянного интеллектуала в идеологический аппарат ЦК отражали человеческую боль и надежду получить какое-нибудь разъяснение… В толще политизированной интеллигенции, партийной и беспартийной, била ключом инициатива сотворения мифов, легенд о бессмертии Сталина и его гениальных идей».

Еще во время войны на Старую площадь шли критические отзывы о лекциях Емельяна Михайловича Ярославского, бывшего крупного партийного работника, а тогда руководителя лекторской группы ЦК, члена редколлегии «Правды» и академика. Бдительные начетчики сигнализировали о том, что лекции по истории партии он читает по старинке, а от него требовали строго следовать не только духу, но и букве «Краткого курса»…

Ярославский был свидетелем и участником революции, Гражданской войны, борьбы за власть в 1920-е годы. Казалось бы, какая удача для слушателей — всё узнать из первых рук. Но молодые партийные работники вовсе не желали знать, как всё было на самом деле! Им достаточно было усвоить ходовые идеологические формулы, необходимые для успешной карьеры.

«Емельян Ярославский увлекался рассказами о различных этапах истории партии, наполнял их упоминанием выдающихся имен, нивелируя вольно или невольно роль Сталина с другими участниками революционного прошлого», — вспоминал Георгий Шумейко.

В результате на лекциях Ярославского, руководившего кафедрой истории ВКП(б) в Высшей партийной школе (на Миусской площади), слушатели выражали недовольство и высказывали претензии человеку, который еще оставался кандидатом в члены ЦК:

— Освещайте факты по «Краткому курсу». То, что вы рассказываете, там не нашло отражения.

Пытаясь сохранить спокойствие, Емельян Михайлович отвечал, что он сам был свидетелем событий, о которых рассказывает.