Леонид Млечин - Коллонтай

Двадцать третьего июня 1921 года член политбюро и председатель Реввоенсовета Республики Лев Давидович Троцкий обратился к делегатам III конгресса Коминтерна, представлявшим коммунистическое движение почти всего земного шара:

— Капитал всё еще царствует во всем мире, и нам необходимо взвесить, всё ли еще остается верной, в общем и целом, занятая нами позиция, рассчитанная на мировую революцию?

Услышав эти слова Троцкого, иностранные компартии обвинили русских коммунистов в пессимизме и осторожности. Еще в сентябре 1920 года на девятой партийной конференции Ленин говорил:

— Мы стремимся помочь России осуществить коммунистический строй, но чисто русскими силами обойтись не можем. Мы говорим, что революция может быть создана только усилиями передовых рабочих передовых стран.

Но у советских руководителей, как свидетельствовали слова Троцкого, уже возникли интересы, отличные от коминтерновских. Во внешней политике политбюро преследовало две главные цели. Не допустить иностранной военной интервенции, поскольку вполне реалистично оценивало силу Красной армии и опасалось крестьянских волнений. И получить западные кредиты для восстановления экономики.

Адольф Иоффе, недавний полпред в Берлине, 4 декабря 1921 года отправил членам политбюро записку: «Буржуазный мир не может без нас обойтись». Смысл его обращения: пора перестать твердить о враждебном окружении, настало время активизировать внешнюю политику. У разных стран различные интересы, надо договариваться.

Советские дипломаты, в том числе Александра Михайловна Коллонтай, рассказывали иностранцам об огромных богатствах России, о прибылях, которые принесут концессии на разработку природных ископаемых, о выгодах двусторонней торговли. На фоне послевоенного экономического кризиса Россия представлялась важнейшим рынком, упускать который не хотелось. И началась эпоха признания советской власти. Вслед за дипломатами, а то и вместе с ними в Москву потянулись деловые люди.

Четвертого октября 1922 года Александру Коллонтай назначили советником российской торговой делегации в Норвегии. Покидая Россию, она утешала себя: «О том, что я первая женщина в дипломатии, я как-то не подумала, и что это как бы практическое осуществление нашей женотдельской работы и призыва партии: выдвигать женщин на ответственные посты».

В ее записках не раз мелькнет ностальгия по бурным революционным годам, когда она была в центре событий, когда казалось, что мир вращается вокруг нее: «Тоскую по Москве, по напряженной спешке женотдельской работы, забывая ее трудности, неприятности, сопротивление… Не понимают еще многие женщины даже у нас, в Москве, чего я хочу. Портят мои начинания и по неразумию считают, что я «иду слишком далеко налево»… Я живу здесь настоящим. А оно такое непохожее на атмосферу годов Гражданской войны и строительства женотделов с лозунгом: «Раскрепощение женщин во всех областях и полное их равенство в правах».

Но по крайней мере она отправлялась в любимые края, знакомые ей с детства.

Десятого октября 1922 года: «Море, северное Балтийское море, знакомое и милое сердцу… Волны его тяжелые, серо-свинцовые, такое оно не похожее на богатство красок Черного моря. Но там, на юге, морская красота жарко-томительная, и о ней вспоминать не хочу. А здесь ветер хлещет с моря и бодрит, в воздухе чувствуешь пряный запах осени. Что хочешь, а я люблю север…»

Александра Михайловна быстро оценила прелести иностранной жизни. Прямо она, разумеется, никогда этого не говорила и не писала. Но по запискам видно, как решительно всё изменилось, едва она пересекла государственную границу: «Приехали в Гельсингфорс и прямо в ресторан, где на окне красовались огромные красные финские раки. Еще утро, уборщицы за приборкой. Ничего! Заказываем две дюжины раков. Несут блюда. Молча, деловито едим. Услужающая удивляется: с утра раки!..»

Но мыслями Коллонтай была еще дома: «День в Стокгольме прошел сумбурно. Он разбудил во мне затихшие личные чувства муки и боли. И сейчас, перечитывая письмо мужа, я всплакнула и не могла заснуть».

Писала подруге — Зое Леонидовне Шадурской: «Я купаюсь в бассейне одиночества. Только из недр собственной, а не чужой, даже любящей души, можно получить накопление новых сил для труда и борьбы на моем новом пути. А путь этот новый и немного жуткий своей неясностью».

Руководителем российской торговой делегации, фактически полпредом в Норвегии был Яков Захарович Суриц, видная фигура в советской дипломатии. Со временем он станет полпредом в Турции, Германии, Франции… А в Скандинавии ему было скучновато. Александре Михайловне он показался недостаточно энергичным: «Жаль, что Суриц никогда не вел работы у меня в женотделе, он бы знал тогда, что надо уметь поднять кампанию в момент, когда вопрос становится живым и актуальным».

В начале 1920-х годов дипломатический корпус состоял из старых большевиков, людей образованных, бывавших за границей, знавших языки. Понемногу их вытесняли «выдвиженцы», как тогда говорили, то есть мобилизованные на дипломатическую работу партийцы, совершенно неподготовленные и не «испорченные» знанием иностранных языков.

Общение с иностранцами дозволялось только дипломатам. Остальные — то есть технический и административный аппарат полпредства — должны были вариться в собственном соку. Это порождало в небольшом коллективе конфликты похуже, чем в тесной коммунальной квартире. Ссорились, писали друг на друга доносы полпреду и прямо в Москву. Все уезжавшие за границу сдавали партийные билеты, но в полпредстве проходили собрания партийной ячейки, могли раскритиковать и полпреда, сообщив свое мнение в аппарат ЦК.

В Норвегии обнаружился дальний родственник Александры Коллонтай — поэт Игорь Северянин, волновавший сердца русской молодежи в предреволюционную эпоху. Его сестра Зоя Георгиевна Домонтович (по мужу Соколова) — троюродная сестра Коллонтай.

Игорь Северянин жил в Эстонии. Когда эстонцы отделились, не поехал в Россию, а остался в эмиграции. 21 октября 1922 года Александра Михайловна написала ему: «Вы помните Шурочку Домонтович, Вашу троюродную сестру, подругу Зоечки, теперь «страшную Коллонтай»?.. У нас с Вами много общих воспоминаний: детство, юность, муж Зои, Клавдия Романовна, дом на Гороховой, на Подьяческой… Я помню Вас мальчуганом с белым воротничком и недетски печальными глазами. Я помню, с каким теплом Зоечка говорила всегда о своем маленьком брате Игоре…

Прошлое — сметено. Но оно еще живет легкой, зыбучей тенью в нашей памяти. И когда вдруг встретишь эту тень в душе другого, ощущаешь, как оно оживает в тебе. Мне захотелось из далекого для Вас мира большевиков подать свой голос, сказать Вам, что в этом чуждом Вам мире кто-то помнит то же, что помните Вы, знает тех, кого Вы любили, жил в той же атмосфере, где выросли Вы…