Михаил Макеев - Николай Некрасов

Корш был опытным и даже блестящим редактором, но, возможно, для Некрасова дело было не только в нем. С его помощью Некрасов хотел привлечь к более тесному участию в издании и к выработке новой программы других «москвичей», всю московскую группу западников, многие из которых перебирались теперь в Петербург. Задача была непростой, поскольку «москвичи», отличавшиеся высокими моральными требованиями (что и проявилось в истории с Крыловым), не доверяли ему существенно больше, чем прагматичные «петербуржцы». Тем не менее в конце апреля или начале мая 1848 года Некрасов с Панаевым предложили Коршу стать ответственным редактором «Современника». Посредником в переговорах выступил Т. Н. Грановский, приезжавший в Петербург 23 мая, чтобы хлопотать об отставке, повидаться с умирающим Белинским и разузнать о подлинных намерениях редакции «Современника» в отношении Корша. Грановский побывал у Некрасова и Панаевых и пришел к выводу, что намерения редакторов журнала не были серьезными. «…На Панаева и Некрасова Коршу нельзя много полагаться. Они как бы неохотно и, как бы раскаиваясь в своем предложении ему, говорят об его деле, хотя и готовы выслать ему деньги.

Вообще мое мнение об их пустоте оправдалось», — писал он жене. После беседы с вернувшимся в Москву Грановским Корш от предложения петербургских издателей отказался.

Между тем проблема «направления» продолжала нависать над «Современником», и в сентябре разрешить ее взялся другой «москвич», также оставшийся без университетской кафедры, Константин Дмитриевич Кавелин. Дебютировавший в некрасовском журнале блестящий историк, несколько догматического склада, имевший чрезвычайно высокое мнение о своем уме и моральном облике и крайне низкое — об уме и нравственности Некрасова, Кавелин еще весной этого года приехал хлопотать о поступлении на государственную службу. Проживая в Северной столице, он активно общался с редакторами журнала (Некрасов сообщал Тургеневу 12 сентября: «Кавелин перебрался теперь сюда на службу и усердно работает для «Совр[еменника]»). Кавелин решительно не признавал способности Некрасова и Панаева вести серьезное литературное издание и убедил их повторить предложение Коршу (тот снова ответил отказом). Сам же он был готов определить новое направление «Современника», и Некрасов склонялся к тому, чтобы ему это доверить.

Кавелин писал Грановскому в Москву: «Панаев покончил свое литературное поприще. Тень убеждения, веры — исчезли. Некрасов — человек страшно даровитый, но совершенно неприготовленный к делу и воспитанный в школе торгашества; он сам это чувствует и скрывает сколько можно эти стороны, но они прохватывают наружу, несмотря ни на что. На днях составил он объявление о журнале. Мы с Тютчевым сказали ему, что в объявление нужно включить программу; что публика, либеральная партия и все серьезные умы потребуют от журнала объяснить, как он будет действовать теперь, когда на литературу наложены путы, ошейник раба, и европейские события изменили наше положение. Ему сначала не хотелось — так мало понимают они, что такое журнал; потом предложил он мне написать программу. Я это сделал как умел; положил на нее много душевной теплоты, убеждения, но вышла в руках редакции — дрянь. Прежде цензурной переделки они подвергли ее своей, там урезали, здесь прибавили, что вовсе к ней не подходит, и вышла дрянь, ни то ни се».

Новое направление, которое предложил Некрасову Кавелин, состояло в том, чтобы сблизиться со славянофилами, объявить своими новыми ценностями нацию, народ и патриотизм. Эти понятия стали важнейшими в официальной идеологии, а потому выдвижение их «Современником», по мнению Кавелина, должно было быть благосклонно воспринято наверху как демонстрация требуемой готовности содействовать. До некоторой степени такое направление не было чуждо настроениям Белинского, в последние годы жизни отчасти благоволившего славянофилам, что отразилось, к примеру, в его высокой оценке стихотворений Кольцова и полемике с Валерианом Майковым. При этом Кавелин предлагал не реальный союз с властью, которую он ненавидел не меньше Белинского, но своего рода мимикрию. Проповедуя народность и патриотизм, «Современник» должен был вкладывать в эти понятия собственное содержание, отстаивать ценности, совершенно чуждые правительственной идеологии. Грановскому Кавелин писал об этом откровенно: «Всего отвратительней, что в этих возгласах в пользу России, патриотизма русского, в этих ругательствах Европе слышится очень явственно один камертон: власть Николая Павловича, ее сохранение и обеспечение во веки веков. Будь это истинно национальное движение — можно было бы с ним не соглашаться, но, по крайней мере, его уважать. Но покуда это движение в Петербурге — лицемерная интрига немецкой династии, прикрывающейся русским именем, и воскурение фимиама со стороны подлой дворни, царских холопьев… патриотическая маска, надетая лицемернейшим из правительств и вдобавок самым невежественным, какое себе представить можно, может быть эксплуатирована в пользу истинного патриотизма. Они и мы будем разуметь розное; но наружность — та же. Например, ломать русскую историю на новый лад можно…»

Видимо, бывшему «москвичу» удалось убедить Некрасова в правильности такой тактики. В пространном редакционном объявлении «Об издании «Современника» в 1849 году», опубликованном в номере «Московских ведомостей» от 30 сентября, утверждалось: «Очевидно и несомненно стало, что у нас свое дело, своя задача, своя цель, свое назначение, а потому и своя особенная дорога, свои особенные средства. Чувство народной самобытности и историческое, практическое разумение, подготовленные в последнее двадцатилетие совокупными усилиями правительства и частных лиц, теперь окончательно получили у нас право гражданства. Такое приобретение вносит новые условия в наше бытие, обогащает его новыми данными и потому, по всей справедливости, должно составить начало новой эпохи в нашей истории, нашем умственном и нравственном развитии. Теперь, более чем когда-нибудь, мы должны обратиться на самих себя, сосредоточиться, глубже вглядываться в свою народную физиономию, изучать ее особенности, проникать внимательным оком в зародыши, хранящие великую тайну нашего, несомненно великого, исторического предназначения».

Неизвестно, что произошло, однако уже как минимум в ноябре курс решили не менять: редакция выпустила отдельной брошюрой, приложенной к двенадцатому номеру журнала за 1848 год, новое объявление об издании «Современника» в 1849 году, как бы дезавуирующее предшествующее. Это объявление было в несколько раз короче, и о направлении журнала в нем говорилось так же лаконично, как и обо всём остальном: «Весь этот отчет о деятельности редакции «Современника» в 1848 году представили мы здесь подписчикам нашим для того, чтобы, объявляя о продолжении журнала, сказать им коротко, что ничто не изменится в издании его в следующем году. Мы будем издавать журнал наш на тех же основаниях, при содействии тех же сотрудников и руководствуясь теми же соображениями; итак, кому нравился наш журнал доныне, тот может оставаться его читателем и на следующий год, с полной уверенностью, что журнал хуже не будет».