Михаил Макеев - Николай Некрасов

Не приходится сомневаться, что для Некрасова возможность руководить крупным центральным изданием, находиться в центре литературной жизни, в точке рождения новой литературы, самому участвовать в определении ее будущего была источником огромного наслаждения. С этого момента и навсегда он был «отравлен» профессией редактора и издателя и не мыслил без нее жизни. Но одновременно эта работа по своей концентрированности и непрерывности с самого начала потребовала огромных усилий, непривычных даже для Некрасова: хлопоты по цензуре, привлечение средств, которых снова не хватало (несмотря на пять тысяч рублей, полученных взаймы от Натальи Александровны Герцен перед их с мужем отъездом за границу в начале 1847 года), поиск новых авторов и переговоры с ними отнимали практически всё время, несмотря на помощь Белинского, который к тому же с начала мая до начала сентября 1847 года находился за границей.

Письма Некрасова, написанные в этом году, в основном посвящены работе: он сообщает корреспондентам журнальные новости, торгуется с авторами, просит немного подождать с гонораром или, наоборот, обещает прислать деньги вперед, чтобы заполучить полезного сотрудника; сетует на лень или забывчивость приятелей, убеждает их прислать что-нибудь новое; уверяет Никитенко, что очередной присланный ему материал «совершенно невинен в цензурном отношении», и пр. Стараясь сохранять шутливый тон в письмах друзьям, Некрасов периодически жалуется им (например, приятелю Огарева Николаю Михайловичу Сатину) на тяжелую судьбу: «Я всё по-прежнему то работаю, то валяюсь по дивану в изнеможении и молчании, — плохо приходится! В декабре меня просто работа замучила и довела до отчаяния — насилу отдышался…»

Практически весь год Некрасов провел в Петербурге (только на короткий срок ездил по делам в Москву) — о поездках в Грешнево пришлось надолго забыть. И всё же, несмотря на трудности, журнальная работа продвигалась успешно, и его жалобы — это сетования человека, занятого тяжелым, но любимым делом. По-настоящему неприятной стороной такой жизни Некрасов поделился с Тургеневым, отношения с которым, видимо, стали в это время несколько отличаться от отношений с другими единомышленниками: «А о себе скажу, что похвалы, которыми обременили Вы мои последние стихи в письме к Белинскому, нагнали на меня страшную тоску — я с каждым днем одуреваю более, реже и реже вспоминаю о том, что мне следует писать стихи, и таковых уже давно не пишу. Мне это подчас и больно, да делать нечего. Но, за исключением сего, живу изрядно, хотя работы много и поводов злиться еще больше — однако ж привык, и ничего».

Стихов Некрасов действительно пишет мало и еще меньше публикует. С этого времени начинается тянущийся практически до 1854 года период поэтического бесплодия: в 1847 году он пишет всего пять стихотворений, за весь 1848-й — три, не считая стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…», традиционно относимого к этому времени, но на деле неизвестно когда написанного; 1849-м не датировано ни одно стихотворение Некрасова. Среди этих немногих произведений — новая вариация на тему «падшей женщины»: «Еду ли ночью по улице темной…». Здесь отброшен и «преждевременный» пафос освобождения проститутки, фальшиво звучащее в устах лирического героя «прощение» ее за «преступления», в которых она виновна не перед ним, как было в стихотворении «Когда из мрака заблужденья…». Исчезает прочь позиция заведомого морального превосходства, граничащего с самолюбованием, с которой герой предыдущего стихотворения на ту же тему призывал падшую женщину стать «хозяйкой полною» в его доме. Вместо этого — признание своей вины за ее участь и позорного бессилия ей помочь, бесполезные и неопределенные проклятия и глубокая и столь же бессильная жалость, с помощью которой не будет спасен «друг беззащитный, больной и бездомный». Жалость и злоба не способны защитить ее от болезни, смерти и презрения, от «имени страшного», которым назовут ее «все без изъятья». Эти чувства усиливаются потрясающей петербургской картиной, резко контрастной, где доминирует холод и где свет не может победить мглу:

По дерзости и искренности стихотворение тоже не имело себе равных, ведь его лирический герой фактически признавался, что довел неназванную женщину до проституции. Жалость и бесстрашие в осознании собственной вины делают его нравственным защитником падшей женщины перед всеми, кто ее лицемерно презирает.

Этот год, несмотря на крайнюю скудость поэтической продукции, в литературном отношении очень важен для Некрасова. Именно сейчас у него впервые появляется любовная лирика в точном значении этого слова — не изображение любви героев, но обращение к возлюбленной. Стихотворения, входящие в выявленный исследователями «панаевский цикл», трудно поддаются хронологическому упорядочиванию, Некрасов по большей части не датировал их, а публиковал — возможно, намеренно — спустя какое-то время после событий, которые в них отразились. Но, скорее всего, первым любовным стихотворением был именно этот «отрывок» — «Если, мучимый страстью мятежной…», опубликованный в седьмом номере «Современника» за 1847 год. Пожалуй, самое удивительное в том событии в жизни любовников, которое послужило основой стихотворения, — то, что к нему в полном смысле применимо слово «ссора». Толчком к созданию произведения стал не разрыв, не измена, но именно заурядный домашний конфликт, видимо, не приведший ни к каким серьезным последствиям и закончившийся примирением. Каким-то замечанием лирический герой вызвал приступ гнева у своей возлюбленной, обрушившей на него град упреков. Теперь, когда она успокоилась, он просит не длить ссору, не упрекать его, поверить, что он и так наказан своими подозрениями, чувством стыда и раскаяния. Ссора отчасти даже изображается как событие типичное, и даже ее ход (бурные упреки, затем успокоение и прощение, следом упреки уже спокойные) вполне привычен обоим участникам. Таким образом, это событие «бытовое» в том смысле, что не исключительное само по себе и не определяющее суть отношений, но дающее представление о их повседневном течении. Конечно, это уже кое-что говорит о самих отношениях.

Это не значит, что в стихотворении нет никакого обобщения. Оно есть, но выражено не прямо, а прежде всего через обилие эмоционально окрашенных эпитетов: «злое чувство», «гнев», «беспощадно», «негодующе», «осмеивать», «поражать», «жгучий укор», «досада», «ненавистное слово» (очевидно, имеются в виду «слова, полные ненависти»). Всё это обрушивается на героя, главная вина которого — ревность, который всего лишь «позабылся», а теперь «оправдывается» и льет слезы, героя мучающегося, больного «грустным недугом», тревожащегося, сожалеющего, «безумного, но любящего». Всё это представляет чувства и слова героини как неадекватную реакцию на то, что сказал ей возлюбленный, предстающий жертвой не только своих страстей и неразумия, но и ее гнева. Перенося в любовную лирику уже найденный прием, лирический герой признаёт свою вину, называет свой «порыв подозренья» «постыдным» и даже как будто поощряет гнев возлюбленной как не только заслуженный им, но и полезный для нее, приносящий облегчение.