Михаил Макеев - Николай Некрасов

Для «Современника» и «Русского слова» появление Каткова означало не просто обретение нового опасного врага. Они не могли по-прежнему ощущать себя единственно бескорыстной, незаинтересованной стороной в спорах о будущем народа и государства. В новом составе редакции «Современника», пожалуй, только Салтыков-Щедрин и по интеллекту, и по страстности был сопоставим с Катковым. Конкуренция с «Русским вестником», полемика прямая и неявная станет для «Современника» повседневностью. Всё дальнейшее существование некрасовских журналов будет проходить под знаком этой борьбы. В 1863 году «Современник» последовательно проводил свою линию, например, опубликовав роман еще находившегося в Петропавловской крепости Чернышевского «Что делать?», ставший своего рода библией для «новых людей», его главных героев.

Известен анекдот, связанный с этим романом. Некрасов, ехавший на извозчике, обронил где-то рукопись первой главы. Редакция «Современника» дала объявление с просьбой к нашедшему рукопись вернуть ее за умеренное вознаграждение. Подобравший рукопись прохожий объявился, и русская литература не осталась без своего шедевра. Роман был напечатан практически без цензурных изъятий, и только после выхода последней главы правительство спохватилось — произведение Чернышевского было запрещено и в легальной печати не издавалось в России до 1905 года.

В конце этого года завершаются отношения Некрасова и Панаевой. Авдотья Яковлевна продолжала жить или появляться в квартире Некрасова еще до конца ноября 1864 года (до этого времени она получала деньги от журнала «на дрова в квартиру редактора»), однако уже годом ранее в сердце Некрасова ее полностью сменяет уже совершенно «официальная» любовница, французская актриса санкт-петербургского Михайловского театра Селина Лефрен. В данном случае отношения носили «деловой» характер. С одной стороны, можно назвать Лефрен профессиональной содержанкой (она оставила во Франции ребенка, приехала в Россию на заработки и, несомненно, рассматривала отношения с Некрасовым как один из способов накопить на достойную жизнь); с другой стороны, это будет несправедливо. Деньги в данном случае не отменяли человеческих отношений — без большого «сердца», но теплых и лишенных драматизма. Некрасов получил возможность отдохнуть от слишком тяжелой и сильно затянувшейся любовной драмы. Наиболее подробный портрет Селины приводится в недавно опубликованных мемуарах единокровной сестры поэта Елизаветы, которая в это время часто бывала в квартире на Литейном:

«Это была особа лет за тридцать, не особенно красивая, но эффектная. Она много занималась музыкой, брала уроки пения. Самым большим удовольствием для нее были опера и французский театр… Комнаты свои она устроила очень оригинально. В большой комнате были поставлены в 4-х углах огромные елки, доходящие до потолка. Посередине комнаты стоял стол, на котором помещались клетки с различными птицами, которые утром выпускались и свободно летали по деревьям, а вечером садились в клетки. Тут же стоял рояль, на котором она играла и пела. Из картин, висевших в этой комнате, я помню очень хороший портрет Гейне, а в кабинете брата единственным украшением стен был оригинал известной картины «Пушкин в селе Михайловском»… Она была очень интеллигентна, любила музыку, училась пению и играла на фортепиано…»

Мемуаристка несколько раз обращает внимание на манеру Селины одеваться: «М-Пе Лефрен была нельзя сказать чтобы очень красива, но имела представительную фигуру, одевалась очень хорошо, с большим вкусом, всё, что на ней было, казалось очень богатым. <���…> На… обедах она очень хорошо была одета и надевала большею частью платья, которые нравились Николаю Алексеевичу, оба из великолепного атласа, одно цвета таггоп (каштановое), а другое цвета saumon [29] Лосось (фр.). или, как Николай Алексеевич называл, цвета du лососин». Всё-таки Селина сошлась с Некрасовым не только из-за денег, но и потому, что он нравился ей как мужчина, как добрый друг и покровитель. И Некрасова она привлекла не только внешностью и доступностью. Сохранились ее письма поэту, написанные уже после их расставания. Некрасов не знал французского языка, и Селина писала ему по-русски, как умела, изливая в письмах свою простую, но не лишенную прелести душу:

«Я очень часто пишу тебе, я бы и больше еще писала, если я бы уверена, что мои письма могут тебя интересовать. Но я далеко не думаю этого, [поэтому] не могу писать ничего хорошо, потому не знаю.

Всё-таки я знаю, что тебе не неприятно получить от меня известие, потому (— всегда потому —) но что делать! — потому ты меня любишь — и тебя интересует знать, что делаю — так я понимаю, но как письмо — плохой. <���…> Если правду сказать, есть много вещей, которые мне нравятся в Петербурге я только тогда себя считаю у себя и, мой друг, первое для меня иметь друга, я понимаю здесь как всё пустое кругом. И что необходимо на свете иметь настоящего друга, который не смотрит, если у вас недостатки, и каждый терпит все ваши капризы. Нет на свете ни одного мужчины, который тебя стоит, — вот мой опинион [30] Opinion — мнение (фр.). , но жаль, что ты как [меня] я нервозъ это все от этого идет, разные пустяки, из которых состоит жизнь, одним словом».

Содержание французской актрисы выглядело со стороны признаком богатства, повышало статус. Возможно, это осознавал и Некрасов и стремился таким образом добавить еще один штрих к своей респектабельности. Семья Некрасова, близкие ему люди и сотрудники, в том числе пришедшие после Чернышевского и Добролюбова, замену Панаевой на Лефрен равноценной не считали. Они с симпатией относились к Панаевой и поэтому были склонны воспринимать ее «преемниц» скорее враждебно. Добролюбов и Чернышевский отрицательно отнеслись к «ангелу» (Ефимовой?); Жуковский и Антонович подчеркнуто симпатизировали Авдотье Яковлевне и считали поведение Некрасова по отношению к ней оскорбительным, неуважительным, подчеркивающим его низкий нравственный облик (продолжая жить в одном доме с Панаевой, он открыто сожительствовал с французской актрисой, очевидно, вульгарной). За Панаевой на всю жизнь сохранился ореол развитой эмансипированной женщины, в глазах общих знакомых стоявшей нравственно выше того мужчины, которому она стала подругой.

Некрасов подвел своеобразный итог отношениям с Панаевой в стихотворении, напечатанном только за год до своей смерти и получившем тогда название «Слезы и нервы», но написанном в 1863 или 1864 году. Это одно из его поразительных любовных произведений. Поразительно оно в том числе и тем, что совершенно не выглядит как любовное. Это скорее «семейное» стихотворение, описывающее тяжелую рутину совместной жизни, в котором героиня предстает манипулятором, используя женскую слабость как сильнейшее оружие, чтобы держать лирического героя в своеобразном «рабстве», вызывать его ревность и раскаяние. В стихотворение попадают немыслимые в любовной поэзии бытовые подробности вроде покупки нового платья, флакона одеколона, притворных обмороков. О возлюбленной говорится как о «бывшей», исчезнувшей, ушедшей, чтобы практиковать эти инструменты на ком-то другом, что могло бы выглядеть своего рода сведением счетов, если бы в конце автор не признавался, что его любовь не прошла. Признание превращает духи, платья и истерики в атрибуты любви, а не просто сожительства, совместного быта. Своеобразный сюжет стихотворения напоминает самые первые стихи «панаевского цикла»: ссора завершается не просто примирением, но признанием того, что она — часть любви, усиливающая прелесть примирения. В стихотворении «Слезы и нервы» подробности, которые лирический герой вспоминает как будто для того, чтобы окончательно убить любовь, только свидетельствуют о невозможности сделать это.