Михаил Макеев - Николай Некрасов

И, что особенно важно в данном случае, «не тем же, что они» (Елисеев и Антонович), Некрасов был в глазах правительства и высшего общества. Это хорошо сформулировал Петр Александрович Валуев, министр внутренних дел, в чьи руки в это время переходили цензура и надзор за печатью, записавший в дневнике 27 июня 1862 года: «Вчера был у меня Некрасов по делу о «Современнике». Неприятная личность, но лично он не заговорщик, у него есть деньги». И сам Некрасов имел к правительству другое отношение, чем его «консистория». Последние события, конечно, отрезвили его и избавили от иллюзий о возможности полноценного сотрудничества между правительством и обществом; тем не менее правительство не было для него однородной враждебной и потенциально опасной силой. Оно и в самом деле не было однородным. Несмотря на усиление репрессивных тенденций в управлении печатью и страной в целом, в правительстве всегда сохранялись либеральные и даже «красные» элементы, сохраняли свои позиции братья Милютины, Головнин, великий князь Константин Николаевич. Тот же Валуев не был однозначным реакционером, стремясь выглядеть скорее просвещенным консерватором. Был сильный и опасный граф Муравьев, но силу имел и либеральнейший внук генералиссимуса, петербургский военный генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов. Это, конечно, не означало, что кто-нибудь в правительстве мог одобрять цели и методы Чернышевского и Михайлова, но не всем в правительстве единомышленники Михайлова и Чернышевского должны были казаться опасными людьми. И в рядах высшей бюрократии было немало тех, кто считал, что и такая позиция может — естественно, под контролем — иметь место в общем «хоре» и что подрывная деятельность части этих людей еще не означает, что все, кто придерживается сходных взглядов, абсолютно вредны.

Некрасов, собираясь возобновить издание журнала, стремился занять позицию «владельца» журнала, чья «консистория» иногда «выходит из-под контроля», но сама по себе не настолько опасна, чтобы ее уничтожать. Его фигура «не-заговорщика» как бы сама по себе придавала его журналу вид не поджигательно-революционного, выходящего из легального поля (как его на время представила деятельность Михайлова, Обручева и Чернышевского), но всего лишь «оппозиционного» издания. Министр Валуев не мог поверить, что человек, у которого есть деньги, финансирует заговорщиков и поджигателей. Поэтому нарочитое дистанцирование Некрасова от его «консистории» было в то время единственно правильной и спасительной для «Современника» позицией (схожей была позиция Благосветлова, издателя в еще большей степени радикального «Русского слова»). Да и сам Некрасов ощущал, что либеральный ресурс правительства себя не исчерпал, что власть не ассоциирует его журнал напрямую с подпольной деятельностью некоторых бывших членов его редакции и что препятствия к возобновлению выпуска «Современника» в том же виде можно будет преодолеть.

Видимо, руководствуясь примерно такими соображениями, 8 октября Некрасов вернулся из Карабихи в Петербург и начал энергичные хлопоты по возобновлению издания «Современника». Прежде всего нужно было собрать начинавшую разбегаться «консисторию» (несколько его сотрудников согласились в это время участвовать в другом издании). По дороге из Ярославля в Петербург остановившись в Москве, Некрасов провел переговоры с Антоновичем, а приехав в Северную столицу, беседовал с Елисеевым. Их реакция на его предложение стала для него неожиданностью. Некрасову пришлось уговаривать их и даже унижаться, поскольку в этот момент они как будто обрели нравственное превосходство и право морального суда над ним. Антонович вспоминал об этом эпизоде:

«В газетах появилось объявление о новой газете с именами Елисеева и моим. Это объявление очень смутило Некрасова, и по приезде в Петербург он тотчас же навел справку у одного общего знакомого, почему мы с Елисеевым вступили в новую газету и разве мы не желаем сотрудничать больше в «Современнике». <���…> Некрасов пригласил меня к себе и разговор начал с того, что объявление об «Очерках» поразило его точно обухом по голове; затем он стал упрекать меня за то, что я мог поверить таким нелепым слухам о нем, тогда как мне более чем кому-либо другому должны были быть известны те чувства искреннего расположения и глубокого уважения, какие он питал к Добролюбову и Чернышевскому, так высоко поднявшим его журнал, и тогда как, с другой стороны, я должен знать и те чувства, которые питают к нему его бывшие приятели, которые готовы выдумать и распространять про него всякие нелепости, чтобы только отомстить ему за то, что он отверг их и стал на сторону тех людей, которые им антипатичны и т. д. Несколько раз и с особенной настойчивостью он уверял, что он твердо и бесповоротно решил продолжать «Современник» в прежнем направлении и, конечно, с прежними сотрудниками. Он говорил с таким жаром и таким чувством, что я поверил искренности его слов…»

Похожий и столь же унизительный для Некрасова разговор произошел с Елисеевым, также «поверившим» ему и согласившимся продолжить сотрудничество в «Современнике». В редакции оставался Пыпин, не выражавший желания примкнуть к какому-либо другому изданию; кроме того, Некрасов привлек к постоянному сотрудничеству Салтыкова. Остаток года ушел на получение правительственного разрешения на возобновление журнала, переговоры с Плетневым (удалось убедить его снизить арендную плату) и формирование редакционного портфеля. Всё это, на удивление, оказалось сделать проще, чем уломать гордых и честных молодых сотрудников. К началу 1863 года всё было готово к «возрождению» «Современника».

Только одно событие на некоторое время отвлекло Некрасова от борьбы за его журнал. 30 ноября скончался Алексей Сергеевич. Некрасов узнал о том, что отец умирает, 26 ноября и сразу выехал в Ярославль. Приехали и другие дети, и отец скончался в окружении семьи. Алексей Сергеевич, в последние годы сильно волновавшийся о своем завещании, в результате так и не успел его нотариально заверить, но после смерти все имения были разделены между наследниками полюбовно, каких-либо трений между ними не возникло. Они были дружной семьей, возможные недоумения, если и были, остались в прошлом.

В отношении Некрасова к смерти отца не было ничего необычного. Это была печаль взрослого, давно сформировавшегося самостоятельного человека по ушедшему старому родителю, тяжело болевшему. В последние годы они довольно живо переписывались, отец постоянно жаловался на здоровье (его мучил геморрой), говорил о любви к детям, советовался по поводу затеваемых предприятий, хвастался удачной охотой, приглашал к себе. Сын отвечал почтительно и заинтересованно, давал советы. Алексей Сергеевич Некрасов был похоронен в семейном склепе в Абакумцеве, отдельно от своей жены.