Наум Рейнов - Физики — учителя и друзья

Все, в общем, правильно, не с чем спорить. Уезжают, однако, не все. Почему же я должен ехать? Мне 44 года, не такой возраст, когда люди считаются негодными к военной службе. Я участвовал в гражданской войне, имею некоторые военные знания, могу защищать Ленинград с оружием в руках. Так не вернее ли будет мне остаться?

Эти мысли не покидали меня. Надо было решать, и немедля: эшелон мог отправиться в любой момент.

За эвакуацию ученых отвечали академик Н. Н. Семенов — он был начальником нашего эшелона — и представитель Ленинградского обкома партии, директор Центрального котлотурбинного института Н. Г. Никитин. Я пошел к ним и оказал, что хочу остаться. Объяснил почему.

— А что будете делать?

— Вернусь в танковый полк. Я ведь не зря военную форму ношу, вот и шпала в петлицах.

Подумав, Семенов и Никитин согласились со мной. Но решили, что мне следует работать в комиссии по оборонным предложениям при горкоме партии. Большинство ученых, членов комиссии, по указанию руководящих организаций уезжало, а свертывать ее деятельность было бы неправильно. Тут же написали и вручили мне соответствующее предписание.

Потом мы с Николаем Николаевичем зашли в его купе. Наталья Николаевна Семенова извлекла из чемодана припасенную на всякий случай бутылку вина. Выпили за победу и расцеловались.

Под утро 23 августа физтеховский эшелон ушел. Спустя несколько дней гитлеровцы захватили Мгу и вышли к Неве. Не осталось ни одной сухопутной дороги, связывающей Ленинград со страной. Началась героическая эпопея борьбы в условиях блокады. Девятьсот дней, которые останутся в памяти навсегда…

Комиссия по оборонным предложениям помещалась в Смольном, где в те дни сосредоточилось все военное, партийное и советское руководство — командование фронта, обком и горком партии, исполком городского Совета. Нам в Смольном отвели две комнаты во втором этаже. В одной из них стояла и моя койка. Все находились на казарменном положении. Тут работали, тут и спали. Через некоторое время начальник штаба фронта генерал Д. Н. Гусев предложил мне выполнять обязанности инспектора по изобретательству в штабе. Так я был одновременно и военным человеком, как инспектор штаба, и гражданским, как работник комиссии горкома партии. Возглавлял комиссию горкома теперь Н. Г. Никитин, а я его замещал, хотя был в то время еще беспартийным. В партию я вступил уже во время блокады, в 1942 году.

Мне случалось бывать в Смольном до войны, не раз приходил туда и в послевоенные годы, но Смольный блокадной поры я никогда не забуду. Он имел особенный облик, который трудно с чем-нибудь сравнить. Все напряжение невероятно тяжелой, жестокой борьбы словно бы сосредоточилось в нем. Но коридорам люди ходили быстрым, четким шагом. Лица у них были, как и у всех в городе, блокадные — утомленные, худые. Однако в Смольном все как-то подтягивались, — такая уж тут царила атмосфера. Дела, которые решались, были жизненно важными. Это невольно заставляло каждого быть собранным, готовым действовать.

Светлый в обычное время Смольный казался тогда сумрачным. Сумрак возникал еще на подходах к огромному зданию, которое было покрыто тенями камуфляжной окраски и окружено маскировочными сетями. Под эти сети приходящие сюда люди вступали еще далеко от главных дверей словно под сень густого северного леса.

Над маскировкой Смольного, как и других военных объектов города, много поработали наши ученые вместе с художниками и инженерами. Но недостаточно было нашить на маскировочные сети куски зеленой материи, очертаниями похожие на деревья. Предстояло найти такую окраску, которую не мог бы отличить от зелени деревьев ни глаз, ни оптический прибор даже при спектральном анализе. Найти подходящий состав оказалось непросто. Ученым пришлось произвести тысячи проб. Конечно, проблема красок была одной из многих поставленных войной и далеко не самой трудной, но в смертельной борьбе с врагом ничто не давалось легко.

Военные люди говорят: маскировка выше прочности. В блокированном городе никакая маскировка не могла все же спасти от обстрелов и бомбежек. Тем, кто работал в Смольном, часто приходилось покидать свои комнаты, спускаться в убежища-подвалы, однако работа не прекращалась, она шла и там. Осенние и зимние дни в Ленинграде коротки, это все знают, но особенно почувствовали люди отсутствие света в блокаду. Не хватало его и в Смольном. Электрические лампочки светили тускло, вполнакала. Энергетики прилагали героические усилия, чтобы давать ток хотя бы штабу обороны города, но перебои случались и в Смольном. Нередко свет гас совсем.

Осенью сорок первого года многие ленинградцы носили небольшие значки, фосфоресцирующие в темноте как светлячки. Они помогали людям ориентироваться на темных улицах. Откуда взялись такие значки в блокированном городе, мало кто задумывался, — были заботы поважнее. А чтобы получить эти кружочки, покрытые светящимся составом, ученым тоже пришлось немало поработать.

Но главное заключалось в другом. Значки сравнительно мелочь. Светящиеся составы требовались прежде всего для многочисленных приборов — зенитчикам, артиллеристам-полевикам, морякам-балтийцам. На фронте и в блокированном городе зачастую нельзя было освещать приборы в ночное время. Даже карманный фонарик или «летучая мышь» могли демаскировать, привлечь внимание врага, вызвать обстрел и бомбежку. А как разглядеть, что показывают приборы в темноте? Тут-то и помогали светящиеся составы, которыми покрывали стрелки или шкалы приборов на кораблях, на батареях.

Производство светящихся составов во время блокады организовал в Радиевом институте известный физик профессор А. Б. Вериго. Он и его сотрудники произвели множество экспериментов, прежде чем нашли то, что требовалось. Однако, чтобы постоянно выпускать светящиеся составы в должном количестве, нужен был определенный запас солей радия. В городе таких запасов не сохранилось. Сотрудники института стали добывать радий с поверхности стен, с полов и потолков тех комнат, где раньше применялся радий для научных исследований, пустили в дело отходы. И они обеспечили светосоставами фронт.

Впрочем, это к слову. О героическом труде ученых в годы блокады мне еще придется, говорить не раз. Вопросы, связанные с ним, постоянно обсуждались в Смольном. Когда возникало какое-то дело, его старались решить немедленно, не считаясь с тем — день сейчас или ночь. Работа в Смольном шла непрерывно, круглые сутки, несколько затихая лишь под утро.

К нам, в комиссию, посетители приходили больше днем. Это были преимущественно изобретатели, авторы различных оборонных предложений. Чтобы ходить по городу в ночное время, требовались специальные пропуска. А нам встречаться с работниками партийных органов и штаба фронта лучше было по ночам, когда люди чаще бывали на своих местах.