Ирина Стрелкова - Валиханов

До отъезда в Кульджу Чокан не терял времени даром. В Канале он познакомился со старым обедневшим купцом Исаевым, много лет проведшим в странствованиях по Восточному Туркестану, побывавшим и в Кульдже, и в Уш-Турфане, и в Яркенде, и в Кашгаре. По поручению Чокана писарь под разговор записывал всю историю странствий Исаева.

Потом приехал из Семипалатинска горный инженер Иван Иванович Ковригин, друг Достоевского. Ковригин направлялся в сопровождении казачьего конвоя на золотые прииски по реке Тентек. Чокан поехал с ним. Заночевали на курорте Арасан, где русские и казахи лечились теплыми ваннами, Абакумов построил здесь гостиницу, лазарет для нижних чинов, насадил парк и соорудил возле источника бассейн на две половины — для благородных лиц и для простолюдинов. Зная, как ревниво относится Абакумов к своему курорту, Чокан и Ковригин по отказались от купания и выпили целебной воды.

Наутро двинулись в путь. Им встречалось много аулов, пришло время кочевки, казахи спускались с гор в долины к своим пашням, чтобы убрать урожай и двигаться в конце августа на Балхаш, на зимние пастбища. Завидев конвой, аулы ударялись в панику, девушек прятали или переодевали в драные халаты, мазали лица грязью. «Так запугали бедных кочевников казаки и заседатели», — записал Чокан в дневнике. Но стоило одному из султанов, прибывших на поклон, обнаружить, что эти чиновники не берут взяток, как он тут же продал им втридорога того самого барана, которого прежде предлагал даром. Казаки открыто смеялись над господами:

— Смирного Миколу телята лижут…

Тарантас, запряженный тройкой лошадей, выловленных в табуне, мчался под гиканье и свист скакавших по бокам конвойных. Так добрались до станицы Чубарагач, где раньше стояла сотня 10-го казачьего полка, а теперь строили дома триста крестьянских семейств, пришедших из Тобольской губернии. Здесь Чокан расстался с Ковригиным и поспешил в Капал.

1 августа полковник Перемышльский, Чокан Валиханов и их товарищи по путешествию в сопровождении казачьего конвоя прибыли на пограничный китайский пикет.

Завидев русских, часовой на пригорке заорал во все горло. Из-за глиняной стены выглянули несколько физиономий и тут же исчезли. По китайским правилам приличия встреча требовала немалой подготовки. Сначала русским показали место на берегу, где следовало поставить юрту для приема начальства. Когда русские разбили свой стан, из-за стены выехал верхом самым тихим аллюром мандарин. Он вошел в юрту и учтиво спросил прибывших, обедали ли они, затем осведомился о здоровье, о дороге. На шапке у него красовался белый шарик, указывавший на обер-офицерский чин.

Через некоторое время на помощь мандарину прибыл офицер и предложил дары от китайского наместника, цзянь-цзюня. В дары входили два барана, 10 фунтов муки и столько же риса. Перемышльский заявил, что в провизии не нуждается. Бог ты мой, как перепугались оба китайца! Офицеру грозило наказание за то, что он не сумел поднести дары должным образом. Перемышльский сжалился и принял съестные припасы.

Отряд двинулся дальше в сопровождении китайских офицеров, сменивших конические соломенные шляпы с красным волосом на черные колпаки с хвостом соболя и шариком. Чокану пояснили, что коническая шляпа надевается при несении местной службы и в ближних поездках, а черный колпак означает, что офицер находится в дальней командировке.

Все больше стало встречаться ухоженных полей, селений, обсаженных пирамидальными тополями, городов, окруженных садами. Крестьяне в легкой одежде и широкополых шляпах молотили хлеб, косили траву, тащили на себе камыш для циновок. Внимание Чокана привлекли отдыхавшие под деревом крестьяне с черными лицами. Ему пояснили, что это уйгуры, которых китайцы называют таранчи. Чокан читал про уйгуров у отца Иакинфа, у Казем-Бека, Клапрота, и Абеля Ремюза. Уйгуры раньше других тюркских народов перешли к оседлости и занялись земледелием, они раньше создали письменность, но дальнейшая судьба их сложилась печально. Глядя на крестьян, жевавших свою скудную лепешку, он отметил на лицах печать угрюмой и печальной безнадежности. «Народ этот никогда не пользовался совершенно свободой», — записано у Чокана в кульджинском дневнике.

Он вел этот дневник более подробно, чем предыдущий, посвященный поездке на Иссык-Куль. Словно бы между двумя дневниками прошло немало времени и их автор где-то, в каких-то других путешествиях набрался опыта. Но на самом деле все еще длился очень важный в жизни Валиханова 1856 год, и ему все еще только двадцать лет.

Верстах в десяти от Кульджи в китайской деревне, грязной и задымленной, пропахшей луком и перцем, их провели в дом. На циновках сидел человек в русском мундире, с китайской улыбкой на желтом лице, с узкими, вприщур глазами. Чокан узнал Ивана Ильича Захарова, известного востоковеда, не раз навещавшего Николая Федоровича Костылецкого проездом через Омск в Кульджу, где Захаров служил консулом.

Консул, выехавший встретить экспедицию, тоже узнал Чокана и никак не удивился его появлению.

— А… Это ты, кадет… Уже поручик?.. Быстро! А что ж ко мне не торопился? Приятель твой Потанин тебя опередил, был у меня три года назад, жалованье наше привозил серебряными слитками… Не хотел уезжать. Когда же вы с ним вдвоем на Кукунор? — Захаров сверкал китайской улыбкой, а глаза глядели испытующе. Коренной русак сибирского закала. Однако годы, прожитые в Китае, отложили свой отпечаток. И внешность и манера держаться. Его переодеть — сойдет за местного жителя. Тем более что лица в Кульдже встречаются самые разные. По наблюдениям Чокана, только ссыльные из Центрального Китая походили на настоящих китайцев.

Захаров привез их в факторию, построенную на участке, отведенном китайскими властями согласно Кульджинскому договору. Все здесь выглядело солидно, богато, блистало чистотой. Двухэтажный каменный дом консула, дома для секретаря и прислуги, гостиный ряд, торговые номера, баня, складские помещения, казармы для казаков.

— Политика, — посмеивался Иван Ильич. — Все политика. Китайцы ездят смотреть паши печи, складывают потом такие же точно у себя — политика. Между прочим, у этих печек прелюбопытная история. Нанял я тут, в Кульдже, одного чалаказака и стал ему толковать на узбекском языке, что мне требуется. Он слушал, слушал и взмолился на чистейшем русском: «Да какую печку, ваше благородие, класть — русскую або голландскую?»

С Чоканом Захаров охотно беседовал о прошлом, настоящем и будущем Восточного Туркестана, западной колонии Китая, о сложностях русско-китайской торговли, о караванных путях, о причинах уменьшения привоза товаров из Внутреннего Китая. С большим удовольствием рассказывал Захаров любознательному поручику о русских синологах, получивших образование в Пекине, в русской духовной миссии — об архимандрите Каменском, об отце Иакинфе и о Василии Павловиче Васильеве, который ныне стал профессором Петербургского университета. С помощью Ивана Ильича Чокан пытался обучиться китайской грамоте. А главное — консул помог ему больше увидеть в Кульдже собственными глазами. Переговоры тянулись долго, со всяческими китайскими церемониями и откладыванием дел, так что свободного времени у Чокана оказалось предостаточно.